Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Язвицкий Валерий Иоильевич

Первым говорил брат государя, князь Юрий Васильевич.

Поведал он подробно, какие перемены в полках учинены. У каждого полка ныне свой воевода, из самых верных и хитрых в ратном деле людей государева двора. Если же при войске сам государь, то он при сторожевом полку, где только отборные воины. На поле же: передовому полку – разведка и первый удар; прочим трем полкам – обходы врага и самый бой; последний удар по врагу от сторожевого полка. Гнать же бегущих всей коннице.

Говорил князь Юрий и о том, какие и как грады усилить, согласно воле государевой, и огненной стрельбой и заставами, и как по Оке

весь путь оградить на Москву с Дикого Поля, как все строить, дабы обходы вражьих полков легче делать или держать их на месте, когда и где надобно.

– Государь, – говорил князь Юрий, – яз с воеводами по твоему указанию все исчислил и все нарядил. Токмо надобно пищали, зелье и ядры на места доставить в довольном числе. Да тобе самому глазами своими все узрить, дабы огрешки где не вышло.

Когда начались подробные разговоры о числе воинов, о времени передвижений больших и малых полков, пеших и конных, дворецкий прервал совещание, введя двух вестников от Касима-царевича.

– Живи сто лет, великий государь! – воскликнули татары, простираясь ниц.

– Встаньте и сказывайте, – молвил Иван Васильевич.

– Царевич Касим повестует, – начал вестник постарше. – «Челом бью тобе, государь, и целую руку твою, живи, мой повелитель, множество лет. Аллах помог Хаджи-Гирею крымскому. Гонит он Ахмата к Сараю. Мыслю, войны сей на год хватит. Селям государю от слуги его…»

Вести эти вызвали общее ликование, и радостный гул молитвенных восклицаний и громких разговоров наполнил покои великого князя.

Иван Васильевич, подозвав дворецкого, приказал угостить вестников, которым сказал:

– Повестуйте царевичу: «Мой селям тобе и всем твоим храбрым воинам, верной страже моей».

Когда вестники вышли, раздались голоса:

– Ныне нам спешить некуда. Отвел Господь татар от нас…

Иван Васильевич поморщился.

– Неразумны речи сии, – сказал он, – ибо береженого и Бог бережет. Ныне же, пока татары грызутся, наипаче спешить надобно.

Странное молчание, наставшее после этих слов, удивило государя, и, обведя всех глазами, он спросил глухо:

– Что смущает вас?

– Государь, – начал неуверенно Хрипун-Ряполовский, – в народе да и в полках паки смущение. Да и попы некии о сем бают…

– О чем? – сурово спросил Иван Васильевич. – Опять басни старцев и стариц о конце мира?

– Истекает седьмая тысяча от сотворения мира, государь. О сем из книг грецких читано попами, – продолжал смелее Семен Хрипун, – а от греков мы ведь и веру Христову приняли.

Все замолчали, подавленные неоспоримостью ссылки на вероучителей, но Иван Васильевич только досадливо усмехнулся.

– Не подобает нам чужеземным разумом жить, – молвил он строго. – Ежели грекам во всем безоглядно верить, то и ересь их папистскую принять мы должны, как еретик Исидор. Церковь же наша, со владыкой Ионой во главе, не токмо ересь сию осудила, но и от патриархов грецких отошла, а Господь сокрушил грецкую державу.

– Истинно так, государь! – радостно воскликнул Курицын. – Разумно ты, государь, суеверие сие рассудил и отверг.

– Ты, Федор Василич, как мы кончим совет наш, – продолжал Иван, – поедешь к владыке. Утре пусть после часов ударят в церквах во все колоколы, и везде пусть попы поют молебны об избавлении

от агарян. Владыка же пусть слово скажет во храме о конце мира, как яз о сем сказывал и как святитель наш Иона нас наставлял. Будем мы у него в соборе со всем двором нашим. После же молебной скажи – зову его с причтом на обед к собе: избавление от злой рати праздновать… – Государь помолчал и, обратясь к присутствующим, добавил: – И вам всем челом бью, прошу хлеба и соли у нас утре откушать.

Все встали и низко поклонились великому князю, благодаря за честь и ласку, а воевода Семен Хрипун заявил:

– Прав ты, государь, и разум твой укрепил мне сердце. Ведь и меня духовник мой попутал.

Иван Васильевич весело рассмеялся и воскликнул:

– Так лучше! Господь не забывает нас своей милостью, а мы, носы повеся, грецки сказки сказываем, как старые бабы.

Государь встал, давая знать, что совещание окончено, и все встали пред ним, ожидая, что он еще прикажет.

– Утре мы все пировать будем, – продолжал государь, – а дни через три ты, Юрий, со всем советом своим отъезжай на Оку-реку: в Коломну, Каширу, Серпухов и прочие крепости, дабы все проверить там и нарядить. О сем же подумайте и на Угре-реке и на Москве-реке. Когда же всё нарядите, яз приеду к вам.

Иван Васильевич поклонился всем, отпуская своих советников.

Как только избавилась Русь от грозы татарской, стал великий князь добиваться дружбы крымского хана Хаджи-Гирея. Более года посылает он в Крым подарки через Касима-царевича и ведет переговоры с ханом Гиреем о союзе против хана Ахмата.

– Ежели сие нам Господь поможет содеять, – говорит он дьяку Курицыну, – то мы, Федор Василич, и от Польши его оторвем. Сядет тогда Гирей и Казимиру и Ахмату на спину, будут они назад оглядываться. Нам же сие руки развяжет.

– Верно, государь, – согласился Курицын. – Мыслю яз, Гирею-то Ахмат еще грозен, хошь и побил он его. Мы же ему подмога поболе, чем Казимир. У Казимира-то у самого немцы на шее висят.

– Люблю тя слушать, Федор Василич, – ласково усмехнулся государь, – добре разумеешь ты думы мои. Токмо то печалит, что, бают, стар и немощен стал Гирей-то.

Великий князь задумался, прикрыв глаза, но через малое время заговорил снова:

– Сыновей его надобно к собе приручить загодя. А кто из них престол займет – не угадаешь. У них ведь при многоженстве-то сыновей много, и у всех вражда друг с другом.

– Истинно, государь, – молвил Курицын, – надобно нам пока более через Касима-царевича с Крымом ссылаться. Свой своего лучше познает. Касиму Гирей более, чем нам, поверит, а Касим-то больше вызнает у них, чем мы, государь.

– Разумно баишь, – задумчиво произнес Иван Васильевич, – разумно. Бог даст, Москва и Бахчэ-Сарай заедин будут.

Но неспокоен великий князь: беды одна за другой идут на русскую землю. В это тысяча четыреста шестьдесят шестое лето был мор во Пскове и в Новгороде весьма велик и длился с самой Пасхи, а униматься начал только с Филиппова заговенья. Да и весна была худая – много вреда принесли поздние морозы: четырнадцатого мая снег выпал глубокий и лежал два дня, а двадцать шестого мая – опять мороз, и снег лежал сутки. Осенью же весьма рано настали морозы, в августе еще, и всю ярь побили…