Княжич
Шрифт:
И вдруг я почувствовал ладонь на своем затылке.
— Ну, как ты, Добрыня? — Тяжелая отцовская рука скользнула по волосам.
Первый раз за все время похода отец заговорил со мной.
— Да ты лежи. Отдыхай.
— Все хорошо, княже.
— А мозоли твои как? Я понял, что краснею.
— Откуда знаешь, батюшка?
— Князю про свою дружину все знать надо, — сказал он просто.
— С непривычки это, — еще больше смутился я. — Ты же знаешь, мы же без седел всегда…
— Знаю. Но в походе, а тем более в бою без седла никак нельзя.
— Что, Добря, задницу набил? — спросил Славдя.
— А тебе-то что? — огрызнулся я.
— Да ничего, — сказал он примирительно. — У меня у самого копчик саднит.
— А я думал, что один я такой никчемный, — сквозь дремоту пробормотал Гридя.
— Так чего ж мы лежим? Аида к знахарю.
И мы рванули наперегонки, перепрыгивая через голые тела дружинников.
Белорев занимался раной Грудича. Царапина на плече болярина была хоть и небольшой, но глубокой. За эти дни она загноилась и стала опасной.
— Эка тебя, — покачал головой Белорев. — Кто ж тебя так?
— То я. — Велемудр, как бы невзначай, оказался рядом. — Ты уж прости меня, болярин…
— Ты же знаешь, Велемудр, не держу я на тебя зла, — отмахнулся Грудич и скривился от боли.
Ятвига передернуло, словно это у него заболела рана. Он горестно вздохнул, почесал затылок и снова вздохнул.
— Ладно тебе! — прикрикнул на него Белорев. — Что болит у тебя?
— Да вроде ничего, — пожал плечами Велемудр.
— Ну и ступай себе. Не мешайся тут.
— Да, Грудич, не повезло тебе, — повернулся знахарь к болярину, когда ятвиг скрылся. — Придется руку отрубать.
— Ты чего, старик, с разума соскочил? Не дам я тебе руку поганить.
— Ну-ну, расшумелся. А ты про руку думал, когда повязку мою сорвал?
— Так ведь мешала она.
— «Мешала»… — передразнил Белорев. — Сейчас отрублю, и рука мешать перестанет.
— Не дам!
— Что значит «не дам»? С пращурами раньше времени повстречаться захотел? Загниет рука, тогда ничем не вылечишь. «Не дам»… в другой раз думать будешь, прежде чем повязки мои срывать. Ну, давай ее сюда.
Болярин опасливо посмотрел на знахаря.
— Да не боись ты. Давай.
Белорев вскрыл нарыв. Промыл рану. Присыпал ее порошком из растертых трав и наложил новую повязку.
— Все. Ступай. И помни, что в другой раз даже спрашивать не буду. Отрублю руку. Так и знай… Ну, а вам что? — строго посмотрел он на нас.
— Нас князь к тебе прислал, — сказал я.
— А на кой мне такие помощники?
— Так ведь не в помощь прислал, — шмыгнул носом Славдя. — Раны у нас…
— Раны? Ну, показывайте.
Мы в нерешительности стали переминаться с ноги на ногу.
— Что мнетесь-то?
Переглянувшись, мы разом повернулись к знахарю спиной и нагнулись.
— Ой, охрани Даждьбоже! — воскликнул Белорев. — Так у вас хвостовая болезнь началась! Дня через три точно хвосты
— Врешь ведь, — сказал я.
— Ты меня во лжи винишь? — возмутился знахарь. — Меня? Во лжи? Я сейчас не посмотрю, что ты княжич, по хвосту тебе так надаю, что ты на коне пузом сидеть станешь.
Он бы, наверное, выполнил свою угрозу, но только вдруг остановился и прислушался:
— Это кто тут слезу пускает?
— Не хочу хвост!.. — Такого можно было ожидать от кого угодно, но только не от Гриди. — Не хочу хвост! Дядя Белорев, миленький, что угодно, хоть руку отрезай, но только чтоб хвоста не было.
— Да будет, будет тебе! — Знахарь обнял моего друга за плечи. — Пошутил я. Разве ж Сварог допустит такое, чтоб у живого человека хвост вырос? Успокойся.
— Ух, и рева ты, оказывается, — сказал Славдя. — А еще над моим плащом потешался.
— А тебя, — посмотрел знахарь на меня, — на испуг не возьмешь. Это хорошо. Батюшка твой в первом своем походе вот не меньше Гридислава от хвоста ревел.
— Снова врешь. — Я даже представить себе не мог, что отец и вправду плакать может. — Лучше намазывай давай…
Мы уже обедать сели, когда на опушке леса показался всадник. Он скакал, точно за ним стая волков гналась.
— Ну-ка, ребятушки, доедайте быстрее! — прикрикнул на нас Побор. — Кажись, недобрые вести нам тот конник несет.
И словно в подтверждение слов болярина послышался крик всадника:
— Мал! Скорее, княже! Варяги! Близко! И закипело…
Побросав еду, дружинники стали спешно вооружаться.
Мы, наскоро натянув порты и кожаные нагрудники, бросились собирать развешенную на кустах для просушки тетиву. Побор помог натянуть наши луки и велел держаться подле него.
— Прижмут к реке, — ворчал он, — совсем плохо будет. Эх, Маренины дети…
— Дружина, к бою! — послышался голос отца. — Полк правой руки — к опушке. Полк левой руки — вам у берега стоять. Передовой полк — спешиться! Коней вон в том овражке схороните. Вам первый удар держать. Побор, ты лучников пополам дели. Две лодьи ставь у бора. А три — перед передовым полком. Как скажу, сразу за него уйдете. Велемудр, ты со своими в чащу уходи. И сидите там тихо, как мыши. Увидишь три огненные стрелы, тогда и бейте варягам в бок. Да бейте дружно. Не как в нас.
— Не осрамимся, княже. — Ятвиг надел свою медвежью голову и повел ватагу к лесу.
— Ты как, сынко? — спросил отец, осаживая коня возле меня.
— Не тревожься, княже, — сказал Побор. — Я пригляжу.
— Уж побереги мальцов. Эй, Гридя, носа не вешать! Был бы жив твой отец, сейчас бы гордился тобой. И за хвост не переживай. Отрубим, если что, — улыбнулся он и поскакал к полку левой руки, на ходу отдавая последние распоряжения.
— Ну что, Даждьбожьи внуки, не посрамим славы дедов наших! — громко, чтобы слышали лучники, сказал Побор. — Лик Божий, — показал он рукой на солнце, — над нами! А что пообедать не успели, так на тризне по врагам нашим наверстаем! Верно я говорю?