Княжич
Шрифт:
— Проходите, гости дорогие, — ответила Ольга. — Каган Святослав Игоревич вас в терем свой приглашает.
Я обернулся. Махнул рукой своим. Они спустились на землю. Гостомысл, Побор, Путята и еще два десятка дружинников малой дружины. Ярун и Смирной были среди них. Куда Путята, туда и они…
Дружинники за собой три больших сундука с ладьи сняли. В тех сундуках дары от отца лежали. Серебро и золото. Куний мех сороками [195] . Для Святослава кольчуга маленькая, на его рост…
195
«Куний
Подошли. За спиной моей стали. Поклонились Ольге.
Она им в ответ поклон отвесила.
— Плоходите, гости дологие, — очень серьезно сказал Святослав.
Ольга развернула коня и пошла в город. Мы пошли за ней. Я оглянулся на затаившуюся толпу. Увидел довольные лица киевлян. И вошел в ворота.
— Как бы ладью нашу не растащили, — вздохнул Гостомысл.
— Не волнуйся, — сказал Побор. — Я с грузалями договорился. Они ее обратно к пристани спустят…
Баня, в которую нас отвели попариться с дороги, была, по коростеньским меркам, огромной. Мы все за один раз в нее поместились.
Четыре печи жарко горели по углам парной. Десяток банщиков и пять холопов поддавали пару.
— Это для дружинников баня, — пояснил ключник. — Каган с домочадцами в своей моются. Она прямо в тереме приспособлена.
— Вот сейчас подопрут дверку да огнем подпалят, — сказал Ярун, пользуя меня дубовым веником.
— Не подопрут, — ответил я. — Асмуд знает, что я здесь. Он скорее костьми ляжет, чем позволит над нами дурное сделать.
— Это почему? — удивился Ярун.
— Долг у него передо мной, — сказал я. — Ложись, я тебя похлещу…
— И потом, — добавил Смирной, — если они баню подпалят, так весь Киев выгорит. Путята, — крикнул он болярину, —спину мне потри!..
Попарились мы на славу. В чистое переоделись. На белый свет вышли. Хорошо. А нас уже ключник ждет.
— Госпожа велела вам в терем идти. Она в горнице вас ждет. Там уж и столы накрыты.
Мы в горницу вошли. Красота вокруг. У нас-то дома деревянные. Из дуба срублены. И детинец, и подворья, и град Коростень. А здесь терем каменный. Беленый. Разрисован красками яркими. И Перун Громовержец, и Белее Учитель, и сам Сварог с Ладой своей словно живые на стенах предстают. И Ирий Пресветлый, и Пекло страшное. Смотреть можно на чудо это и глаз не отводить.
Да только некогда нам. Не за красотой мы приехали. За невестой для отца, а мне за мачехой.
Вот и она. И вправду пригожая. Под стать терему разукрашенному. И лицом хороша, и станом. Не такая красивая, как Любава, конечно. Ну, так краше моей любимой во всем свете не сыскать.
— С легким паром вас, гости дорогие, — сказала она.
— И тебе, госпожа, благодар от нас.
— Где же отец твой, Асмуд? — спросил Путята.
— Приболел он. Старый уже. Не к отцу вы приехали — к кагану Киевскому. Я мать его и в своем
— Как скажешь, госпожа, — склонил голову Гостомысл. — Просто болярин хотел старого знакомца повидать.
— Еще повидаются. А пока садитесь за столы, гости дорогие. Поешьте снеди, для вас приготовленной, попейте медов пьяных да пива пенного…
— Отведаем и снеди, и хмельного, — сказал Гостомысл. — Только позволь нам вначале подарки от господина нашего, Мала Древлянского, тебе передать. Смирной, — позвал он, — несите, что привезли.
Взглянула Ольга на гривны серебряные, на кубки золотые, на меха куньи и отвернулась. Вздохнула тяжко. Платочек шелковый к глазам поднесла.
— Это вира [196] за Ингваря, — сказал Гостомысл. — Знаем мы, что малая это плата за содеянное. Только, видно, уж так угодно было богам. Муж твой, как волк, землю нашу расхищал и грабил. Села жег. Города палил. В Малине-граде всех подчистую вырезал. Старого с малым не пожалел. Повинен был в гибели княгини Древлянской. От его рук Беляна Вацлавна с Явью простилась. За то и смерть от нас принял. Честно принял. И вину перед Древлянской землей своей кровью смыл. Нет у нас боле обиды ни на него, ни на Киев.
196
Вира — плата.
— Мужа мне моего уже не вернуть, — сказала Ольга. — Виру вашу я принимаю. Зла на землю
Древлянскую больше не держу. Но докатилось до меня, что вы на Русь не только долги отдать, но и взять что-то пришли.
Гостомысл кивнул Побору. Болярин вышел вперед и притопнул ногой.
— Мы охотники заезжие, — скороговоркой заговорил он, — за зайцем серым гнались, в ваш удел забежали. Быстрый заяц от нас улепетывал, через тын-частокол перепрыгивал, схоронился в дому твоем, девица, дозволь отыскать его, красавица…
— Погодите. — Ольга взмахнула платочком. — Я не красна девица, я вдова безутешная. Не нужны мне зазывы и уговоры. Вы, значит, сватами ко мне приехали?
— Да, госпожа. — Побор был немного разочарован. — Князь Древлянский тебя в жены просит.
— Что ж… за столы ласки прошу… тут и поговорим…
Еда и питье были отменными. Отроки яства быстро меняли, подливать мед пьяный не забывали. Да и разговор клеился.
— Пойми, госпожа, — говорил Гостомысл, — трудно тебе без опоры мужской.
— Так-то оно так, — отвечала Ольга, — да боюсь, меня киевляне в Коростень не отпустят.
— Не гневи богов, госпожа. Киевляне тебя за ворота не выпускают. Печенеги земли полуденные рвут. Кривичи снова голову поднимают. Еще немного, и развалится Русь. Враги только того и ждут. Коршунами в грады и веси бесприглядные вцепятся. Мал Нискинич дельное предлагает. Замирим Перуна с Даждьбогом на веки вечные.
— Да, — согласилась Ольга, — трудно одной. Только Мала Нискинича я не знаю совсем. Как же я могу ему женой стать, если не люб он мне?