Княжна Дубровина
Шрифт:
Или хоровую, веселую:
Подл рчки, подл мосту Трава росла, трава росла зеленая…И заслышавъ ихъ издали выходилъ къ нимъ папочка и они вс окружали его и разсказывали ему въ запуски свои похожденія на дальней прогулк. Маша тоже какъ и дти звала мужа своего папочка и она съ жаромъ и смхомъ разсказывала ему, какъ Анюта прозвала цлую семью боровиковъ,
— Да и я нашла, кричала Агаша.
— И я, и я, подхватывали другія двочки.
— Гляди, папочка, завтра сдлаемъ теб тушеные грибы, говорила Агаша, становившаяся домовитою.
— Погодите, замчала Маша, сперва мы посолимъ и отваримъ лучшіе грибы а остальные ужо къ столу пойдутъ.
На другой день вс садились на крыльц, чистили и отбирали грибы, чтобы потомъ ихъ сушить, отваривать и солить.
Маша была солить мастерица и заготавливала грибы себ и маменьк на всю зиму. Но лишь только вакаціи кончались, какъ вс принимались за дло — двочки учились, а Маша работала. Къ матери ходила она аккуратно каждое утро и вообще все шло хорошо. Маша была счастлива и вс около нея гораздо счастливе ее. Даже прислуга была счастлива. Маша смотрла за порядкомъ и требовала его ото всхъ, но сама не забывала заботиться о другихъ. Люди ей служившіе были сыто накормлены, и она принимала въ ихъ судьб живое участіе. Заболвалъ ли кто, она заботливо лчила домашними средствами или посылала за докторомъ, когда болзнь оказывалась серьезною; горе ли было какое, она помогала, если не деньгами, которыхъ у нея часто едва хватало на необходимое, то добрымъ ласковымъ словомъ и утшеніемъ. Самая рзкая черта въ характер Маши была ея необычайная доброта и неистощимая веселость. За эту доброту и за эту веселость ее такъ горячо любили вс, кто только ее зналъ. Въ жизни Маши было только счастіе, одно солнце, но и въ солнц есть пятна, и у Маши была если не печаль, то смутившая ее забота. Маша училась, какъ говорится, на мдныя деньги, и она очень печалилась о томъ, что ничего не знаетъ и не можетъ ничему кром чтенія и письма учить своихъ дтей. Она читала вмст съ ними историческія книги и путешествія, которыя приносилъ имъ папочка изъ клуба, но въ этомъ и заключалось все ученіе. По-французски Маша не знала и это сокрушало ее.
— О чемъ ты задумалась и звонкаго голоска твоего я не слышу, сказалъ ей однажды Николай Николаевичъ, видя, что она съ чулкомъ въ рук сидитъ задумчиво, хотя и продолжаетъ вязать. Такая ужь была у Маши повадка — сложа руки никто ее не видалъ.
— Думаю я, что дти становятся большія, пора имъ учиться, а я глупая, ничего не знаю и не могу ничему ихъ выучить. Что я знала тому ихъ выучила; они теперь знаютъ: правильно читать и писать; четыре правила ариметики, Законъ Божий, а больше я ничего сама не знаю.
— Ну чтожъ такое, ты вышла отличная жена и добрая мать, научи ихъ этому, двочки наши въ проигрыш не будутъ.
— Что ты, папочка, Господь съ тобою, сказала Маша съ одушевленіемъ, — оставить ихъ неученыхъ, какъ я, да объ этомъ я и слышать не хочу. Знаю, что у тебя денегъ нтъ, чтобы взять учителей, неужели же отдашь ихъ въ гимназію или въ институтъ? Да и на это денегъ не хватитъ. Три двочки… денегъ много надо!..
— Я ужь не мало объ этомъ думалъ и сокрушался, но на нтъ суда нтъ, сказалъ Долинскій.
Маша задумалась и потомъ сказала:
— Нельзя ли намъ сбиться и пригласить гувернантку, и я бы съ дтьми засла учиться, по-французски, по-нмецки бы выучилась. Смерть хочется мн языки знать. Хотя бы Анюта, когда она выростетъ, ее, быть можетъ, знатные ея родные захотятъ увидть —
— Ужь и невждой. Только что языковъ не будетъ знать, а исторіи и географіи я васъ самъ обучу, вдь я кончилъ университетскій курсъ. А литературу, читайте сами и будете знать.
— По-русски да, а по-иностранному.
— Подумаемъ, увидимъ, время терпитъ.
— Совсмъ не терпитъ, Агаш минуло одиннадцать лтъ. а Лид и Анют девять. Пора, право пора. Да и мои года уходятъ, прибавила Маша смясь и тмъ кончая разговоръ.
Разговоръ этотъ заставилъ призадуматься Николая Николаевича и черезъ мсяцъ онъ объявилъ Маш и дочерямъ, что пригласилъ учительницу, хорошо знающую языки, и что она будетъ ходить къ нимъ три раза въ недлю.
Какая это была радость. Маша покраснла до ушей и закричала:
— Дти, дти, слышите, у насъ будетъ учительница и я буду учиться. Не правда ли, папочка, и я буду учиться.
— Учись, другъ мой, если желаешь.
— Конечно желаю, какъ не желать, и мы увидимъ кто изъ насъ будетъ учиться прилежне. Дти, какъ вы думаете?
— Нечего думать, сказала Агаша, вс это напередъ знаютъ — ты будешь лучше всхъ учиться. Разв ты намъ пара.
— Отъ чего не пара.
— Ты большая.
— Что жь такое? И вы большія, только я старшая большая, а вы маленькія большія. За то у меня дла больше. Вы только и будете знать, что учиться, а на мн весь домъ, все хозяйство, да и къ маменьк надо пойти повидать ее.
— Пожалуста, пожалуста, запли хоромъ двочки, — ты о маменьк помалчивай, мы тоже каждый день къ ней ходимъ.
— Чтобы досыта налакомиться, сказала Маша, смясь.
— Вотъ и неправда, вотъ и неправда — намедни мы пришли и никакого угощенія не было. Дарья-няня ушла ко всенощной и мы даже безъ чая остались, а все-таки сидли, разговорами маменьку занимали, возражали двочки обижаясь.
— Ну, ну, я пошутила, я знаю, что вы, маменьку любите.
— Конечно любимъ и она насъ любитъ.
— Конечно и она васъ любитъ, сказала Маша со внезапнымъ умиленіемъ въ голос, точно будто она подумала, что счастіе ея великое. Она дйствительно это подумала и каждый день благодарила за него Бога.
Начались уроки, и прилежныя он были ученицы, но какъ ни старались, а Маша успвала больше ихъ и помогала имъ учить уроки. Встречали они свою учительницу съ веселыми лицами и по уговору серьезно принимались за дло и во время класса ни разу не улыбались; учительница говорила, что давать уроки въ ихъ дом не трудъ, а удовольствіе. Лниве другихъ была Анюта. Она была двочка — огонь, одаренная способностями, но рзвая и разсянная, и Маш приходилось часто ей выговаривать. Разъ, другой доходило до ссоры, потому что Анюта была скора на отвты, нетерплива и иногда отвчала невжливо. Маша серьезно сердилась на нее и случалось не говорила съ ней до самаго вечера ни единаго слова. Тогда Анюта поглядывала на нее и вдругъ не выдерживала, бросалась ей на шею просила прощенія и горько плакала, такъ плакала, что Маш приходилось утшать ее.
— Голубчикъ мой, Анюта, нельзя такъ жить на свт, говорила Маша серьезно, — теб все бы веселиться, да скакать, и ты весела до тхъ поръ, пока тебя гладятъ по шерстк.
— Да разв я собаченка, что у меня шерстка, отвчала Анюта начиная сердиться.
— Конечно не собаченка, а нравъ у тебя бдовый, ты самолюбива не въ мру и дерзка на словахъ. Выростишь, сама увидишь, что надо прежде всего надъ собой волю взять; если мы не съумемъ собой управлять, то будемъ ни къ чему не пригодны.
— А ты собой управлять умешь? сказала Анюта, — вчера ты какъ разсердилась на Мару, даже закричала.