Князья тьмы. Пенталогия
Шрифт:
Завтра вам предоставят средства установления связи с теми, от кого может ожидаться погашение ваших задолженностей. Это все — благодарю за внимание».
Герсен просмотрел анкету и выбрал изолятор класса B, позволявший пользоваться всеми оздоровительными и развлекательными помещениями станции и в то же время рассчитывать на некоторую уединенность личной жизни. Во время своих странствий Герсен испробовал всевозможные блюда, предлагавшиеся обитателям планет Ойкумены («В том числе сумереченцам», — с иронией подумал он, вспомнив лавочника с улицы Ард), и от природы не был особенно брезглив. Он выбрал «классическую» кухню Альфанора и Запада Земли, предпочитаемую примерно третью населения Ойкумены.
Герсен прочел перечень правил; они не показались ему неожиданными или зловещими, за исключением пункта 19: «Лица, продолжающие проживать на станции по истечении срока погашения их задолженности
В свое время Герсена препроводили в отведенную ему небольшую квартиру, вполне отвечавшую его ожиданиям. В «гостиной» находились рабочий стол, обеденный стол и несколько стульев, на полу — зеленый ковер с черным орнаментом, на стене — полка с периодическими изданиями. Розовато-лиловые стены были украшены оранжевыми «брызгами», а потолок выкрашен в рыжеватый оттенок лисьего меха. В объединенном санитарном узле предусмотрели все обычные удобства; стены, пол и потолок ванной комнаты были отделаны блестящей коричневой плиткой. В комнатушке, называемой «спальней», над узкой кроватью с аскетически тонким матрацем с потолка свешивался ничем не прикрытый инфракрасный радиатор — наподобие тех, что использовались в старомодных сельских гостиницах.
Герсен вымылся, переоделся в приготовленную для него свежевыстиранную одежду, улегся на кровать и стал размышлять о дальнейших возможностях. Прежде всего следовало избавиться от подавленности и позывов к самоуничижению, преследовавших его с того момента, когда его ослепил фонарь Зеймана Отваля. Он слишком давно считал себя неуязвимым, защищенным покровительством судьбы — исключительно в силу повелевавших им побуждений. Пожалуй, таково было его единственное предубеждение: солипсистическая уверенность в том, что пятеро организаторов резни в Монтплезанте, один за другим, неизбежно падут от его руки. Окрыленный этой верой, Герсен пренебрег здравым смыслом и не убил вовремя Зеймана Отваля — за что и поплатился.
Необходимо было реорганизовать структуру мышления. Его прежний подход был самодовольным, доктринерским, дидактическим. Он вел себя так, словно ему было суждено добиться успеха во всех своих начинаниях, словно он был наделен сверхъестественными способностями. «Как я ошибался!» — думал Герсен. Зейман Отваль с подручными поймали и связали его, как ребенка. Отваль настолько презирал Герсена, что не удосужился даже устроить ему допрос и запихнул его в багажник вместе со своей походной сумкой. Тем самым он унизил достоинство Герсена гораздо больше, чем намеревался. Герсен никогда раньше не осознавал масштабы своего тщеславия. «Что ж! — сказал он себе. — Если непревзойденные изобретательность и неукротимость — неотъемлемые черты моего характера, настало время найти им надлежащее применение».
Уже не столь раздраженный — по сути дела, даже несколько насмехаясь над своей серьезностью — Герсен оценил сложившуюся ситуацию. Завтра он мог бы известить Мирона Пача о своем похищении. Это не принесло бы никакой пользы. У Герсена были полмиллиона СЕРСов, выплаченных ему Пачем — первоначально все эти деньги были предоставлены Душаном Одмаром — и примерно семьдесят или восемьдесят тысяч, оставшиеся от денег, унаследованных от деда. Сумма его задолженности была гораздо больше — на миллион СЕРСов больше — того, что он мог заплатить.
Если бы Кокора Хеккуса или Зеймана Отваля — одного и того же человека? — можно было убедить в том, что Герсен и Пач расторгли партнерский договор, бандиты могли бы снова похитить Пача и уменьшить «задолженность» Герсена, сведя ее к сумме, полученной Герсеном за контрольный пакет акций. Но Мирон Пач, если он был человеком хоть сколько-нибудь предусмотрительным, должен был сделать все возможное для того, чтобы избежать повторного похищения. Таким образом, Герсен мог провести на станции Менял месяцы, если не долгие годы. В конце концов комиссионные сборы Менял и расходы на содержание узника начали бы угрожать потенциальной прибыли «спонсора», и сумма «задолженности» была бы уменьшена. Как только она уменьшилась бы до полумиллиона, Герсен мог бы сам себя выкупить — если какой-нибудь независимый скупщик не оценил бы его выше, что было маловероятно.
Таким образом, Герсен мог оставаться на станции Менял в течение неопределенно длительного срока.
Как насчет побега? Герсен никогда не слышал, чтобы кому-нибудь удавалось бежать от Менял. Даже если человек мог ускользнуть от внимания охраны и обмануть тщательно
Прозвучал удар гонга, оповещавший о начале ужина. Герсен прошел в трапезную по проложенной между голыми стенами дорожке с шероховатым покрытием из плотно переплетенного стекловолокна — такое покрытие использовалось во всех переходах и коридорах станции Менял. В трапезной — просторном помещении с высоким потолком и стенами, выкрашенными в аскетический серый цвет — «гости» ели за небольшими отдельными столиками; блюда развозили на тележках, то и дело проезжавших мимо столиков. Здесь царила безошибочно тюремная атмосфера, в других помещениях станции Менял не ощущавшаяся столь остро. Герсен затруднялся определить причину этой особенности — возможно, она объяснялась очевидной необщительностью едоков, тем, что они не обменивались сплетнями и шутками. Синтетическая пища отличалась неправильной расцветкой, была плохо приготовлена и раздавалась не слишком щедрыми порциями. Даже Герсен, обычно мало интересовавшийся едой, находил кулинарию Менял неаппетитной. «Если так кормят «гостей» класса B, что подают тем, кто томится в изоляторах низшего класса E?» — спрашивал себя Герсен. Возможно, однако, что разница была невелика.
После ужина наступал так называемый «общий час» — «гостей» выпускали на большой двор, защищенный куполом от пыльного вечернего ветра сасанийской пустыни. Здесь, покончив с вечерней пайкой, собиралось все заключенное население станции Менял — люди скучали, они интересовались новоприбывшими и проверяли, кого и когда уже выкупили. В киоске посреди двора Герсен получил под расписку картонную банку пива и уселся с ней на скамье. На дворе было не меньше двухсот человек: «гости» всех возрастов, представители всевозможных рас — одни просто прогуливались, некоторые играли в шахматы, другие беседовали, но многие, подобно ему самому, сидели на скамьях и угрюмо прихлебывали напитки. Даже дети казались зараженными всеобщей мрачностью, хотя проявляли более заметную тенденцию собираться группами. Среди заключенных можно было заметить примерно два десятка молодых женщин, еще более отстраненных, оскорбленных и молчаливо возмущенных, чем остальные. Герсен рассматривал их с особым интересом: кто из них — пресловутая Алюсс-Ифигения? Если Кокор Хеккус безудержно стремился ее приобрести, она должна была быть выдающейся красавицей — на первый взгляд, ни одна из присутствующих молодых особ не отвечала этому критерию. Неподалеку высокая девушка с поразительно яркими рыжими волосами грустно разглядывала свои длинные тонкие пальцы, каждый сустав которых был окольцован черной металлической втулкой — что свидетельствовало о ее происхождении из Эгинанда на Копусе. Чуть дальше темнокожая девушка небольшого роста, грациозная и привлекательная, пила вино из бумажного стаканчика; невозможно было себе представить, однако, чтобы она оценила себя в десять миллиардов СЕРСов.
Вокруг были и другие женщины, но все они казались либо значительно старше двадцати лет, либо слишком юными, или не отличались особой красотой — только одна девушка, сидевшая на другом конце той же длинной скамьи, которую выбрал Герсен, могла оправдывать восхищенные отзывы Арманда Кошиля. Бледная кожа оттенка чуть потемневшей слоновой кости, ясные серые глаза и правильные черты лица, золотистые русые волосы — все это позволяло назвать ее красавицей, но в ней, пожалуй, не было ничего, что стоило бы десяти миллиардов. Герсен не взглянул бы на нее снова, если бы не заметил слегка надменную посадку ее головы, а также движения серых глаз, говорившие о наблюдательном и расчетливом уме... Нет, несмотря на ясность взора и классические черты античной богини, в ней не было ничего необычайного, ничего немедленно внушавшего пылкую страсть... Двор пересекал, не глядя по сторонам, служащий станции Менял, с которым Герсен разговаривал во время предыдущего визита — Арманд Кошиль. Герсен помрачнел и замкнулся пуще прежнего. «Общий час» закончился; «гости» разбрелись по изоляторам, квартирам и номерам.