Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду
Шрифт:
И в тот час, когда Катерина продала князю Михаилу перстень с диамантом, который он купил для Ксении, да проводила его скрытно к Москве-реке, из Кремля выехало несколько всадников, а среди них, ничем не выделяясь, скакал на чёрном коне Лжедмитрий. Миновав Кутафью башню, отряд поскакал к Пречистенским воротам и вскоре помчал по Пречистенке. В сей миг князь Михаил уже скрылся в Талызином переулке, пережидая, пока минуют конники.
Катерина ведала о приближении незваных гостей. Она распахнула двери лавки, сама ушла в заднюю половину
Самозванец вошёл в лавку один. Жадностью сверкнули глаза, как увидел доступные чужой руке перстни, ожерелья, серьги с лалами и диамантами. Давно ли, пока добирался из Москвы в Польшу тайно, много раз жизнь заставляла к чужому добру руку протягивать. И в привычку сие вошло. Тут и подкузьмила отрава, захотелось лёгкой добычей поживиться, взял с прилавка серебряное ожерелье да золотой перстень, в карман торопливо всё спрятал. Потом уж крикнул:
— Эй, кто тут хозяйствует?!
— Мамынька тут хозяйница, — появляясь в дверях, сказала маленькая Ксюша. Она подошла к царю. — А к тебе в карман петушок залетел.
Самозванец сунул руку в карман польского кунтуша да и выдернул её. Из кармана с шумом вылетел кахетинский петушок, в клюве он держал перстенёк, а в лапах — ожерелье.
Ксюша в ладошки захлопала, засмеялась и спросила:
— Правда весело, царь?
Дабы скрыть конфуз, самозванец в ярость себя привёл:
— Я-то царь, а вы тут колдовством занимаетесь! Костёр по вас плачет!
— Ты уж прости, царь, что чадушко моё пошутило. Оно у меня такое...
Петух ожерелье и перстень на прилавок положил, улетел, на дверь сел. Катерина взяла узорочье, подала самозванцу.
— Возьми, государь. Теперь это твоё.
— Возьму, коль от души. — И взял, в карман кафтана спрятал. — Токмо за иным я пришёл.
— Говори, что нужно.
— Хочу правду от тебя услышать. Ты ведь всем говоришь её, когда час приходит.
— Говорю. Да правда не всегда радость приносит.
— Надеюсь, мне принесёт.
— Ну коль так, не прогневайся потом.
— Да уж не прогневаюсь. А пришёл я к тебе, ясновидица, узнать, что ты скажешь о моей судьбе. Видишь ли её за окоёмом?
— Вижу. — И ведунья покачала головой. Лицо её стало меняться на глазах у Лжедмитрия, заострились черты, тени чёрные легли, а зелёные глаза огонь излучили. Царь испугался, попятился. Но Катерина взяла его за руку, к прилавку ближе потянула. Зелёные глаза у неё вдруг вспыхнули весельем, она смотрела на Лжедмитрия бесцеремонно, а рассмотрев, усмехнулась: не понравился ей царь, ничего в нём не было достойного. Лицо хотя и широкое, крупное, а черты на нём мелкие, нос глупый, бородавка смешная, глаза больше пронырливые, чем умные, лоб в два пальца. Где уж там державным мыслям поместиться, только коварством полна его пего-рыжая голова. На медном лице нет ни одной волосинки-щетинки, где бороде должно быть, где усам ветвиться. «Да мужик ли ты? Не скопец ли?» — озорно
— О судьбе твоей много ведаю. Да не изреку.
— Почему же? Ведь я царь и требую! Знаешь же мою силу!
— Оно так, но я под Богом живу. Он и государь мой. И не требуй.
— Ну прости, коль так, люба, — скакал вдруг ласково Лжедмитрий.
Катерине вспомнился Фёдор Романова. Он, бывало, тоже говорил: «Люба». У Ведуньи потеплело на душе, но не настолько, чтобы до конца оттаяло. Однако она свою просьбу выдвинула:
— Ты вначале меня уважь, Ксению Годунову выпусти из тайных хором. Она тебе не нужна, потому как невеста близко.
— Отпущу! Отпущу, вот те крест! — И перекрестился. — Говори же! Нас обвенчают с Мариной?
— Ты будешь венчан с помолвленной в Благовещенском соборе.
— А короной, короной Марину увенчают?
— Судьба одарит и этим. Будут на вас две короны!
— Господи, я счастлив! Я счастлив! — закричал Лжедмитрий. И гордо добавил: — Ты будешь служить в свите царицы. А твой муж станет мечником! И мы пожалуем ему дворянство!
— Полно. Ты суетной и всё забудешь. Да мы торговые люди, и нам ни к чему дворянство.
А Лжедмитрий, и право, уже забыл своё обещание. Он даже запамятовал главное, о чём ещё не спросил. Он был очарован Катериной. Он потянулся через прилавок, взял ведунью за талию, стал привлекать к себе, в глазах зажглась похоть, запах лаванды, исходящий от Катерины, опьянил его, и он потребовал:
— Сей же час собирайся во дворец. Быть тебе моею утешительницей. — Рука у Лжедмитрия была цепкая, сильная, будто в хомут он затягивал талию Катерины. Ей стало больно, но она не показала виду, лишь прикоснулась к его руке, и Лжедмитрия ожгло словно молнией, сила пропала в руке, и она плетью упала на прилавок.
Катерина отпрянула, лицо её стало бледнее обычного, в глазах появилась печаль. Она увидела конец судьбы стоящего перед нею человека, и ей, как женщине, как матери, стало жаль его.
Перед глазами ведуньи возникла обезумевшая, озверевшая толпа — и он, Лжедмитрий, плывёт над толпою, и тысячи рук протягиваются к нему и рвут его на части. Лилась его кровь, и в воздухе летали его ноги, руки. На лице Катерины отразился ужас. Лжедмитрий подумал, что это он ей так неприятен, что он напугал её своим поступком. Он убрал с прилавка онемевшую руку и тихо сказал:
— Не бойся, мы тебя больше не тронем. Скажи, однако, сколько лет мне быть православным царём? — спросил он наконец о главном.
Катерина ещё дальше отстранилась от него и молчала.
— Говори же! Я вижу, ты знаешь!
— Всевышний замкнул мои уста, и я с ним в согласии.
— Мы повелеваем!
— Ты жесток. Если я скажу правду, то ты меня казнишь.
— Клянусь, что тебя не тронут пальцем!
Катерина нашла среди товаров серебряный крест.
— Целуй святую реликвию!