Князья веры. Кн. 2. Держава в непогоду
Шрифт:
— Вот изменники. Они черно хулят всё, что сделал царь. Они и царя вашего поносят, и вас за то, что верно служите России и государю. Делайте с ними что хотите, если верите мне.
Голова Микулин, имея прежде тайный приказ умертвить супротивников царёвых действий, выхватил саблю и крикнул:
— Рубите их, сатанинских слуг, во имя чести России!
И стрельцы налетели на своих безоружных товарищей, порубили их да, сложив в рогожи, погрузили на телеги и увезли на свалку, на съедение одичавшим псам.
Жестокие игры самозванца сделали своё дело: гнев в народе накапливался —
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
ЛИЦЕМЕРИЕ КЛЕВРЕТОВ
Лжедмитрий считал, что сидит на российском престоле крепко. Было же много льстецов среди придворных, которые утверждали, что его трон незыблем. А в чине первых льстецов состояли Богдан Бельский и князь Василий Рубец-Мосальский.
— Тебе, государь-батюшка, пора думать о супружестве. В державе мир и покой, самое время за свадебку да за пир, — пел соловьём Бельский.
Князь Рубец-Мосальский ублажил Лжедмитрия иным способом. Он пригласил его в свои палаты на подворье, что стояло в Белом городе на берегу Неглинки и отдал в его руки Ксению Годунову.
Потом Лжедмитрий благодарил Василия:
— Спасибо, княже. Её тело словно из сливок, а брови — сошлись. — Так оценил повелитель красоту Ксении, которая была прекрасна не только телом, лицом, но и душою. Она могла быть ласковой и нежной, она покоряла умом, и разговаривать с ней было приятно, потому что она подкупала умением сказать человеку самое важное и интересное. Но судьба обошла её радостями, ей не повезло в любви, в супружестве. Жених её, шведский принц, умер за несколько дней до венчания. Гермоген как-то посетовал князю Василию Шуйскому:
— Скорблю и жалею Ксению, гибнет в пасти латинянина прекрасная душа, любимая твоим племянником Мишей. — Гермоген об этом говорил уверенно, потому что знал о любви князя Михаила Скопина-Шуйского и дочери Бориса Годунова.
Митрополит перебрался из Донского монастыря на подворье князей Шуйских. И вместе они горевали над тем, что происходило в России. О Ксении Годуновой они снова вспомнили уже в ноябре, когда как-то вечером Гермоген вернулся из Сената.
— Самозванец готовится к свадьбе, — сказал митрополит князю за вечерней трапезой. — А вот будет ли венчание, не ведаю.
— На Ксении Годуновой? Сие не огрех? — спросил князь.
— Ан нет, Ксения не разделит с ним его позор. Мшеломец зовёт Марину Мнишек, с которой успел обручиться. Послы с Афанасием Власьевым уже в Кракове и просят короля Жигимонда о согласии на брак. Мшеломец связан по рукам и ногам с Мнишеками, ему надо платить долги, нажитые им в Сомборе, надо ублажить невесту, и он растаскивает русские сокровища, шлёт в Сомбор диаманты, жемчуга, золото, серебро. Он крадёт из соборов святыни и реликвии. Господи, накажи сего вора, который тащит всё без стеснения. Он выкрал даже слона золотого, с золотой же башней на спине. — Гермоген не мог знать всего, но и то, что знал, заставляло его страдать и гневаться,
Но пока у Гермогена не было силы схватить вора за руку, наказать. И Лжедмитрий вольно обкрадывал державу.
Заочное обручение Лжедмитрия с Мариной Мнишек состоялось во дворце отца Марины Юрия Мнишека в Кракове. Оно было устроено с небывалой для Польши пышностью и всё за счёт России. В устроенной во дворце церкви исполнял обряд обручения сам кардинал Мацеховский. В трёх объединённых для гуляний дворцах можно было увидеть магнатов со всей Польши. И все согласились, что при обручении вместо жениха рядом с Мариною будет стоять посол Афанасий Власьев. Так оно и было.
Гермоген и об этом узнал одним из первых. В эти осенние дни шестьсот пятого года Гермоген начал сплачивать вокруг себя всех, кто хотел служить России, но не самозванцу. Как и при Годунове, митрополиту продолжали помогать многие монахи московских и подмосковных монастырей. Иноки шли к Гермогену, готовые по его повелению вступить в борьбу с Лжедмитрием. Они лучше других духовных особ знали, что несут с собой иезуиты, нахлынувшие с Лжедмитрием.
Когда Авраамий Палицын рассказал Гермогену, что по воле самозванца ограблена Троице-Сергиева лавра, он заявил в Сенате:
— Мы избавились от татаро-монгольского ига, но нынешние тати страшнее степняков. Да было бы вам известно, иерархи и бояре, что из Троице-Сергиевой лавры разбоем украдено тридцать пять тысяч рублей. И сделано сие для того, чтобы царь мог оплатить свадьбу. Спрашиваю: где воля Сената? Кто ответит за разбой? Отвечайте! Или пойду спрошу царя.
Сенат промолчал. Его члены от страха проглотили языки.
Сие было только на руку самозванцу. Он опустошал монастыри и государеву казну беспощадно. Даже его фавориты — поляки — стали беспокоиться. У них был свой интерес к казне: чтобы держать Москву в узде, нужен был сильный гарнизон. Но польские и другие воины требовали повышенной платы, потому что ограбить Москву дотла им не удалось.
Секретарь Лжедмитрия Ян Бучинский посчитал, сколько «царём» было истрачено всего за полгода царствования. И чуждый России человек пришёл в ужас: «царь» промотал многолетний доход царской казны, всё, что было накоплено государями Фёдором и Борисом Годуновым — семь с половиной миллионов рублей серебром. А деньги в эту пору были дорогие и за десять алтын москвитяне покупали на торжищах кадь хлеба — шесть пудов.
— Государь, мы разорены, — докладывал Лжедмитрию Ян Бучинский, — в казне пусто.
— Ничего, — отвечал Лжедмитрий, — я в долгу у многих своих подданных, но и к себе я привлекаю щедростью, а не тиранией. И, надеюсь, народ не оскудеет добротою.
— Но пан Мнишек, ваш будущий тесть, требует сейчас прислать ему ещё десять тысяч рублей.
— Пошли сотню улан в Новодевичий монастырь, пусть потрясут монашек, — беспечно посоветовал Лжедмитрий.
— Нельзя, государь. Тогда неминуем бунт, — предупредил Бучинский.
— Ищи в другом месте. Не пойду же я ради Христа, — вспылил Лжедмитрий.