Кобра
Шрифт:
Марко Ферензи был весьма доволен тем, что его шурин делает за него грязную работу. Сам он не смог бы есть как ни в чем не бывало, сидя напротив этой женщины, а потом, на десерт, напугать ее до полусмерти. У него случилось бы несварение желудка: шуточное ли дело - настоящее преступление в заведении такого класса!
Султанка была просто восхитительна, и кондрьё превосходно гармонировал с ее вкусным мясом, которое особенно выигрывало в сочетании с незамысловатой картошкой. Федерико Андрованди и Люси Мориа уже приступили к десерту. Эта женщина ест слишком быстро. Разумеется, сказывается привычка проглатывать наскоро сделанный бутерброд, чтобы опять вернуться к своим микроскопам. Марко Ферензи очень хорошо знал таких людей.
Федерико, который втихаря очень заботился о своей фигуре, не стал есть десерт и, попивая кофе без сахара, наблюдал, как Люси Мориа с аппетитом набросилась на свою порцию. Допив кофе и аккуратно поставив чашку, он вынул фотографию из внутреннего кармана пиджака - этот его неизменный темный костюм и белоснежная рубашка без галстука - и положил ее рядом с тарелкой Люси Мориа. На десерт она заказала что-то похожее на нугу-глясе. Аскетична, но только не сегодня.
Люси Мориа бросила взгляд на снимок. На ее лице изобразилась растерянная улыбка. Она подняла глаза на Федерико, лицо которого приняло крайне суровое выражение. «Мой шурин в отличной форме», - подумал Марко Ферензи как раз в тот момент, когда метрдотель подавал ему фруктовое мороженое с белым игристым вином.
– Ты бы видел ее, когда я выложил перед ней фотографию!
– воскликнул Федерико.
«Ягуар» уже несколько минут мчался по автостраде, и он старался вести машину так, чтобы стрелка спидометра не пересекала границу сто тридцать километров в час.
Положив скрещенные руки на бедра, любуясь видами и с удовольствием вспоминая превосходный обед, Марко Ферензи прислушивался к музыке, звучащей на авторадио. Сюиты для виолончели Баха. В дороге самое подходящее.
– Вначале был момент, когда она колебалась. Я не проронил ни слова. Она спросила, откуда у меня фотография ее дочери. Я ответил: «Если ты не станешь делать то, что мы тебе скажем, твоей дочери не жить».
Интересная особенность у Федерико: он не стесняется показать, какое наслаждение испытывает, проворачивая дела того рода. Это «гурманство» свидетельствовало о несостоятельности… всяких там назиданий. Но стоит признать за шурином огромный талант. Трюки с фотографией и со счетом удались как нельзя лучше. Федерико велел Люси Мориа заплатить по счету, сказав, что он тем временем будет ждать ее на улице. Обед обошелся по меньшей мере в девятьсот франков на нос. Чувствительно для кармана.
Федерико долго расспрашивал ее, водя вдоль берега Соны. В конце концов он убедился в том, что Люси Мориа ничего не знает об открытии своего мужа и о том, что это открытие было у него украдено. Незадолго до его смерти она почувствовала, что он от нее что-то скрывает. Уже потом, после автокатастрофы, обнаружив фотографии и кое-какие вещи, подаренные ему некой женщиной, она поняла, что Мориа обманывал ее. Она решила перечеркнуть прошлое и уехать с дочерью в Лион, где ей предлагали лучшее место в лаборатории П-4, от которого она отказывалась, чтобы оставаться в Париже с Мориа. После переезда в Лион она вспоминала о своем трауре только в связи с одним человеком - с братом Венсана, Антоненом. Человек больной и подверженный депрессиям, он живет один в небольшом фамильном доме в Ла Гаренн-Коломб. Время от времени он звонит ей и ведет какие-то бессвязные разговоры о Венсане и о том, что два брата вечно не ладили друг с другом.
– Я тоже думаю, что она ничего не знает, - сказал Ферензи.
– Может, теперь самое время избавиться от нее?
– Нет, погоди. Хватит трупов. Никогда не надо делать их больше, чем нужно. Ты нагнал на нее жуткого страху. Она будет смирной.
Ферензи еще раз прокрутил в голове сцену, которую обрисовал ему весьма довольный своей работой Федерико. В укромном месте набережной он прижал Люси Мориа к
– Нет, это здорово, - снова заговорил он.
– Представь, что до нее доберется полиция.
– Не понимаю, как это она до нее доберется, - немного помолчав, сказал Федерико.
– Офицер, который несколько дней назад приходил нас допрашивать, был отнюдь не глуп, уж поверь мне.
– Допустим, но неужели ты считаешь, что у этого легавого есть возможность часами разыскивать след семейства Мориа?
– Да они беспрерывно этим занимаются. Ищут иголку в стоге сена. Беспрерывно.
– В таком случае пусть лучше найдут бабу живую, чем мертвую. Ты прав.
– Вот именно. Часто мертвые говорят больше, чем живые. Спроси Жюстена!
Федерико бросил смешливый взгляд в зеркало заднего вида; в такие минуты он походил на этакого здоровяка-простака. Но устаешь от всего и даже от самого лучшего. Ферензи наскучило разговаривать с Федерико. Он велел ему сделать погромче радио и принялся размышлять о женщинах, с которыми его сводила жизнь.
Дани. Вчера она лежала с ним в постели, а Карла в это время нехотя крутила педали своего велотренажера. И эта ситуация никого не смущает. Что ж, тем лучше. У Ферензи совесть спокойна; он много раз протягивал жене руку помощи в надежде, что она как-то отреагирует, взбунтуется наконец. Когда они поженились, ей вот-вот должно было исполниться девятнадцать. Она хотела быть актрисой. Он вспоминал ее в постановке «Семейного счастья» Моравиа. Маленький любительский театр, заправлял всем совершеннейший кретин, возомнивший себя режиссером. Он считал гениальной режиссерской придумкой, чтобы Карла, свеженькая пухлая блондинка, играла зрелого мужчину, размышляющего о муках и прелестях супружеской жизни. Стоя одна на сцене, она произносила: «Я знал, что в некоторые моменты моя жена становилась некрасивой и пошлой; меня это забавляло…»
Карла была тогда живым человеком - до той поры, пока они не перебрались в Париж. Она была ласковой как кошка, ревнивой, несмотря на разницу в возрасте, ревность шла ей на пользу, один раз она даже угрожала ему ножом. Но через несколько месяцев после того, как они поселились на улице Удино, Карла затосковала. Она хотела вернуться в Италию, Франция ей наскучила. Она говорила, что французы холодны, ужины в городе невыносимы, жены клиентов высокомерны, климат ужасный. Кроме того, она начала толстеть, и, хотя была по-прежнему красива, стала, на его вкус, рыхловата. Потом алкоголь со всеми вытекающими отсюда последствиями. Он ведь не ангел-хранитель. Ему нужна женщина сильная, а не эта размазня, в какую она превратилась. Он пустил все на самотек, и тут в его жизни, в его постели появилась Дани. И вскоре сформировался своего рода мягкий консенсус - мягкий, как сама Карла. Иногда, видя выражение ее глаз, в особенности когда она смотрела на Дани, он ждал от нее какой-нибудь глупости. Причинит чего доброго зло себе или попытается причинить сопернице. Но напрасно он опасался: Карла не была способна на поступок. И Жюстену она ничего не скажет, она терпеть его не может. Карла называла его «этот французишка», говорила, что он вечно брюзжит, а его любимый вид спорта - самоудовлетворение. Марко Ферензи приходилось только следить за тем, чтобы запасы алкоголя не иссякали. Пусть Карла зайдет так далеко, как ей хочется. «Что ты на это скажешь, dottore?»