Кобзарь: Стихотворения и поэмы

Шевченко Тарас Григорьевич

Так думал Ярема в одежде убогой, С ножом освященным идя на врагов. А Днепр — он подслушал — могучий, широкий, Поднял волны-горы, и у берегов Грозно волны завывают, Лозы нагибают. Гром грохочет, а молнии Тучи рассекают. Напрямик идет Ярема, Головы не прячет. Одна дума улыбнется, Другая заплачет… «Там Оксана, там весело И в худой одеже. А тут, а тут — сам не знаю — Пропаду, быть может!» Вдруг — недальний из-за леса Петух: кукареку!!! «А! Черкассы! Боже правый, Не убавь мне веку!»

Кровавый пир

Зазвонили по Украйне Со всех колоколен. Загуляли гайдамаки Да на вольной воле. «Смерть шляхетству! Погуляем, Тучи разогреем!» Запылала Смелянщина И Корсунь за нею. А Медведевка давно уж Небо подпекает. Горит Смела; Смелянщина Кровью подплывает. Полыхают разом Канев, Чигирин, Черкассы. Черный шлях окутан дымом, И кровь полилася До Волыни. На Полесье Гонта пир справляет. Зализняк же в Смелянщике Саблю закаляет Да в Черкассах, где Ярема Поспевает рядом. «Добре, хлопцы, режьте ляхов, Никому пощады!» Зализняк своих казаков В дыму окликает. Ад кромешный, а по аду Казаки гуляют. А

Ярема губит ляхов С Максимом бок о бок. Так и косит! «Добре, хлопец, Тряси их хвороба! Валяй, хлопец! В раю будешь, А то есаулом. Нуте, детки!» Переполнен Город криком, гулом. В лавках, в каменных палатах Души не осталось. «Подсчитаю! Добре, хлопцы, Отдохните малость». Город трупами завален, Улицы, базары Черной кровью подплывают.  «Мало ляхам кары!..» Недорезанных кончали: Не встанут, собаки! Собралися, запрудили Площадь гайдамаки. Зализняк зовет Ярему, Тот идет, смущаясь. Батько снова: «Поди, хлопец, Не бойсь, не кусаюсь». «Не боюсь». Снимает шапку Перед атаманом. «Кто ты будешь и откуда?» «Я-то? Из Олышаны». «Это где конфедераты Ктитора убили?» «Где? Какого?…» «Там, в Ольшане. И дочь захватили. Дочь, дивчину, может, знаешь?» «Дочку?! Из Олышаны?» «Да, у ктитора. Не помнишь?» «Оксана! Оксана!» — Только вымолвил Ярема, Как сноп повалился. «Эге!.. Вон что! Жалко хлопца, Славно хлопец бился!» Отдышался. «Батько, брат мой! Что я не сторукий? Дайте нож мне, дайте силу, Муки ляхам, муки! Да такой, чтоб под землею Пекло занемело!» «Добре, сынок. Ножей хватит На святое дело. Гайда с нами до Лысянки, Там ножи наточим». «Иду, батько, иду, милый, Веди куда хочешь. Хоть за море, на край света Пойду с атаманом. Палача, злодея-ляха, Под землей достану С того света… Только, батько, Найду ли Оксану?…» «Там увидим… Как зовут-то?» «Яремою звали». «Так. А прозвище какое?» «Прозвища не дали». «Что, безродный? Ну, да ладно. Запиши, Микола, Хлопца в список. Пускай будет… Пускай будет… Голый. Пиши Голым…» «Не годится». «Ну, пиши… Бедою». «Тоже худо». «Тьфу ты, черт вас! Пиши Галайдою» [4] ^{78} . Записали. «Ну, Галайда, С нами в путь-дорогу. Найдешь долю, а быть может… Нуте, хлопцы, трогай!» Конь нашелся для Яремы — Дали из обоза. Рад бедняга; улыбнулся Да и снова в слезы. Выехали за ворота В зареве Черкассы. «В сборе, детки?» «В сборе, батько!» «Гайда!» Понеслася Правым берегом днепровским Казачья ватага. И кобзарь за нею следом, — Где трюшком, где шагом, — Поспевает на лошадке, Песню запевает: «Гайдамаки, гайдамаки! Зализняк гуляет!..»

4

Скиталец, бездомный (укр.).

Едут, едут… А Черкассы Позади пылают. Ну, и ладно! И не смотрят, Шляхту проклинают. Кому шутки, кому песни — Кобзарь наготове. Зализняк же едет молча, Нахмуривши брови. Курит люльку, смотрит зорко Вдаль перед собою. А за ним Ярема едет, Поник головою. Темный лес, днепровский берег, Горы, звезды, небо, Счастье, доля и недоля, Люди, быль и небыль — Все пропало, отступило, Не видит, не знает. Как убитый. Только тяжко Изредка вздыхает, Но не плачет, нет, не плачет, Хотя слезы душат, — Злоба лютою змеею Охватила душу… «Ой вы, слезы, мои слезы, Смойте мое горе! Тяжко, больно! Только знаю — Ни синего моря, Ни Днепра не хватит нынче, Чтобы горю кануть. Душу, что ли, загубить мне?… Оксана! Оксана!.. Где ты, где ты, моя радость, Что жизни дороже? Хоть приснися, покажися… Где ты? Гибнешь, может? Может, горькую судьбину Клянешь ты, Оксана? Может, мученица, стонешь В застенке у пана Да Ярему вспоминаешь, Родную Олышану… Сердце мое! Лети, сердце! Обними Оксану! Обоймемся, позабудем Все на белом свете. Пускай ляхи жгут, пытают — Не услышим!.. Ветер, Ветер веет от Лимана, Гнется тополь в поле, И дивчина туда гнется, Куда гнет недоля. Потоскует, погорюет, Забудет… и, может…« Станет панной, гордой, чванной… А лях… Боже, боже!.. Карай пеклом мою душу, Сожги адским жаром, Карай, боже, мукой вечной, Но не тою карой! Будь хоть каменное сердце — Не вынесет раны. Моя доля, моя радость, Оксана! Оксана! Куда скрылась-удалилась, Приди покажися!» Вдруг — и слезы полилися, — Откуда взялися! Не велит казакам батько Нынче ехать дале. «К лесу, хлопцы! Вон светает, И кони устали. Покормить бы!» Своротили. И в лесу пропали.

Гупаливщина

Встало солнце. Украина Дымилась, пылала. Где в живых осталась шляхта, — Запершись дрожала. А по виселицам в селах Ляхи в ряд висели Чином старшие. На прочих Веревок жалели. По улицам, по дорогам — Груды трупов с ночи. Псы грызут их, а вороны Выклевали очи… По дворам везде остались Дети да собаки. Даже бабы, взяв ухваты, Ушли в гайдамаки. И творилося такое По родным округам… Хуже ада… За что ж люди Губили друг друга?… Поглядеть — такие ж люди, Жить, водить бы дружбу. Не умели, не хотели — Разделиться нужно! Захотели братской крова, — Потому — у брата И скотина, и холстина, И светлая хата. «Убьем брата, спалим хату!» И пошла работа. Ну, убили! А на муки Остались сироты. Подросли в слезах, в неволе, Развязали руки, Ножи взяли. И зуб за зуб, И муки за муки! Сердцу больно, как помыслишь: Что людей побито! Столько крови! Кто ж виновен? Ксендзы, езуиты…^{79} Проносились гайдамаки Степями, лесами. А за ними и Ярема С горем да слезами. Вот минули Вороновку, Вербовку; в Олышану Прискакали. «Не спросить ли Кого про Оксану? Нет, не надо, пусть не знают, За что пропадаю». Кони скачут. Гайдамаки Село покидают. Наклоняется к мальчонке: «Ктитора убили?» «Да нет, дядька, не убили — На огне спалили И Оксану, дочку, взяли. А ты кого ищешь? Коли ктитора, то даром: Лежит на кладбище…» Не дослушал и галопом Вороного кинул. «Лучше б я вчера, не зная, Не ведая, сгинул, А сегодня я и мертвый Из могилы встану Ляхов мучить. Сердце мое! Оксана!

Оксана! Где ты?…» Стихнул, зажурился. Сдержал вороного. Горе тяжкое, немое Охватило снова. Поравнялся со своими За хутором старым. Где корчма была — огнище, И Лейбы не стало. Усмехнулся мой Ярема. Грустно усмехнулся. «Вот где, вот где я недавно Перед Лейбой гнулся! А сегодня…» И взгрустнулось О том, что минуло. А ватага у оврага С дороги свернула. Догоняют мальчугана; На спине котомка, Лапти, рваная сермяга… Окликнули громко: «Эй, убогий, погоди-ка!» «Я не нищий, пане». «Ну, а кто ж ты?» «Гайдамака!» «Ишь ты как, поганец!..» «Сам-то дальний?» «Кирилловский»^{80}. «А Будища^{81} слышал?» «Знаю, как же!» «А озеро?» «Озеро повыше, Вон где озеро. Езжайте Тропинкой вот этой». «Много ляхов нынче видел?» «То-то вот что нету! А вчера их было пропасть! Венков не святили^{82} Из-за них, собак проклятых, — За то ж их и били!.. И мы с батькой их карали, А мать все хворает, — А то б тоже…» «Добре, хлопец! — Зализняк кивает. — Вот возьми себе на память Об этой дороге Золотой». «Спасибо, пане!..» «Ну, казаки, трогай! Да без гомону, потише! Галайда, за мною! Там вон озеро в долине И лес под горою. А в лесу добро зарыто, — Как подъедем, скажешь, Чтобы хлопцы окружили, Может, кто на страже Там остался». Подъезжают, Встали вокруг леса. Смотрят, смотрят — нету ляхов… «Да тут их до беса! Гляньте, хлопцы, на деревья, Сшибайте проклятых!» — И посыпались, как груши, Вниз конфедераты. «Поживей сшибайте, хлопцы, Будут знать, как лазить! Вот так славная потеха — Как бы да не сглазить!» Отыскали гайдамаки Потайные ямы, Все забрали, что годилось, И в Лысянку прямо Поскакали…

Пир в Лысянке

Над Лысянкой^{83} клубы дыма К небу повалили: Зализняк да Гонта люльки На ночь закурили. Страшно, страшно закурили, Земля пламенеет. Вряд ли даже в преисподней Так курить умеют! Багровеет Тикич кровью Евреев да ляхов. Горят хаты и палаты, — Заодно — все прахом… И богачи с голытьбою… А среди базара Зализняк гуляет с Гонтой: «Кара ляхам, кара!» Чтоб покаялись собаки — Всех подряд карают. Стоны, слезы. Один молит, Другой проклинает, Третий кается напрасно Перед мертвым братом. Старикам пощады нету И малым ребятам. Не милуют гайдамаки, Не щадят, зверея, Ни красу, ни возраст юный Шляхтянок, евреек. Ни убогих, ни здоровых, Ни калек горбатых Не осталось, — не спаслися От грозной расплаты. Ни души — легли все, пали, Свершилася кара. Трупы стынут, багровеет Небо от пожара. Разгорелся, распылался Под самые тучи. А Галайда всюду слышен: «Мучить ляхов, мучить!» Как безумный, мертвых режет, Рубит как попало. «Дайте ляха, дайте пана, Мало крови, мало! Дайте ляха, дайте крови Тех собак поганых! Море крови!.. Мало моря! Оксана! Оксана! Где ты?» — крикнет, пропадает В полыме пожара. А тем часом гайдамаки Столы средь базара Расставили. Отовсюду Несут, несут блюда. Собирают, накрывают, — Тешат свою удаль. «Пейте, лейте!» Загуляли. А вокруг что было: Трупы панские, качаясь, Висят на стропилах Обгорелых. Вдруг стропила Пламенем обнимет — Треск да искры! «Пейте, детки, С панами такими, Может, встретимся еще раз — Авось не сплошаем!» И черпак единым духом Батько осушает. «За собачьи эти трупы, За собачьи души Пью, казаки! Пейте, детки! Выпьем, Гонта, друже! Выпьем, выпьем, погуляем Заедино, вместе! Где Валах наш? Запевай-ка Веселую песню! Не про дедов — сами шляхту Караем не хуже! Не про горе, потому что Живем, а не тужим. Грянь веселую такую, Чтоб земля ломилась! Про вдовицу-молодицу, Как она журилась!»

Кобзарь

(играет и припевает)

«От села до села Праздник, пир великий. Я курицу продала, Ношу черевики. От села до села Танцевать пойду я. Ни коровы, ни вола, — В хате ветер дует. Я отдам, я продам Куму свою хатку. На виду, на ходу Поставлю палатку. Стану я торговать Горилкою горькой Да гулять, танцевать С молодыми только! Ох вы, детки мои, Я вас пожалею. Поглядите, как танцую, — Станет веселее. Я в батрачки пойду, Деток в школу отдам, Своим новым черевичкам Таки дам, таки дам!» «Славно! Славно! Плясовую! Поддай жару в ноги!» Заиграл кобзарь, пустились Посреди дороги. Ходит площадь. «Ну-ка, Гонта, Тряхнем стариною, Пока живы — погуляем, Притопнем ногою!» «Не смотрите вы, дивчата, Что я обтрепался… Родной батько делал гладко, — Я в него удался». «Добре, братец! Ей-же-богу!» «Дорогу Максиму!» «Погодите ж!» «Даром, что ли, так поется: Люблю дочку, чью придется, — Хоть попову, хоть дьячкову, Хоть и просто мужикову». Все танцуют, а Галайда На гулянье плачет. У стола сидит печальный, Слез своих не прячет. А с чего бы ему плакать? Сидит себе паном: Есть и деньги, есть и слава, Да нету Оксаны; Не с кем долей поделиться, Не с кем веселиться, Сиротою довелося На свете томиться. И не знает, не гадает, Что его Оксана За рекой, в плену у ляхов, У панов тех самых, Что отца ее убили. Над нею глумились, Хвост поджали — убежали, В страхе притаились. Только слушаете, сидя За стеной надежной, Стоны братьев! А Оксана В окошко тревожно Смотрит, смотрит на пожары. «Где-то ты, мой сокол?» А того она не знает, Что он недалеко, Здесь, в Лысянке, да не в прежней Старой свитке рваной. В жупане сидит, горюет: «Где моя Оксана? Где она, моя голубка, Томится да плачет?…» А в потемках вдоль заборов, В кирее казачьей Идет кто-то… «Что за люди?» — Казак окликает. «Я посыльный пана Гонты, Пускай он гуляет, Подожду я». «Ловок, Лейба, Ловок, жид, однако!» «Спаси, боже, — не был жидом. Видишь — гайдамака. Вот копейка — знак имею»^{84}. «Да напрасно ищешь…» И свяченый вынимает Из-за голенища. «Признавайся, пес лукавый, Ты привел в Ольшану В дом ктитора ляхов пьяных? Я шутить не стану. Я батрак твой. Я Ярема. Узнаешь, поганый? Говори же, признавайся: Где моя Оксана?» Замахнулся.