Код Маннергейма
Шрифт:
Дело было зимой, в Крещение. В маленькой деревеньке на Онежском озере Славка снимала сюжет о том, что верующие, какой бы мороз ни стоял 17 января, исполняя обряд, непременно окунаются в прорубь.
Елкина, склонная к авантюрам, решила тоже окунуться. Погода подходящая — градусов двадцать мороза, но смелую журналистку это не остановило. Более того, она решила сделать в проруби стендап, и сделала. Вполне духоподъемный сюжет о добрых и хороших верующих заканчивался этим самым стендапом — погрузившаяся в прорубь Славка выныривала, хватала лежащий на ледяном бортике микрофон и слегка дрожащим
Оператор снимал ее крупно, так что были отчетливо видны капельки воды, стекавшие с шеи в красивую ложбинку, образованную двумя крупными полушариями идеальной формы… Едва прикрытые лоскутками откровенного купальника, они просто царили, занимая половину кадра.
Славкина грудь притягивала зрительское внимание, мешая воспринимать вполне правильные слова и придавая безобидному сюжету фривольное звучание.
После того как репортаж прошел в эфире, в редакцию «Новостей» пришло письмо из петербургского епархиального управления, где осторожно высказывалось сожаление по поводу утраченной ныне культуры костюма, соответствующего религиозным обрядам…
Николай остановился, пытаясь понять суть происходящего на экране монитора. Славка демонстрировала новый, только что отснятый материал. Небольшого роста лысоватый мужичок, по виду — малопьющий, положительный работяга, — боязливо отступал от наседавшей на него крупной женщины средних лет.
— А почему, — визгливо и злобно вопрошала тетка, — почему он назвал меня Бабой Ягой, а? Никакая я не Баба Яга, она уродина, а я — совсем даже наоборот — красавица, — и она картинно подбоченилась, явно рассчитывая на реакцию не попавшей в кадр группы поддержки.
Народ загалдел, и оператор, торопливо сделав панораму, продемонстрировал разновозрастную группу человек в тридцать, кучно стоявшую у двух поваленных секций бетонного забора…
Славка, кивнув на монитор, сказала Николаю:
— Для вас сюжет делаю про уплотнительную застройку.
Прочитав текст, Николай понял, что такой накал страстей, как на Удельной, ему еще не встречался. Сюжет начинался фразой: «Прораб строительного участка Семен Бородавка обвинил сорокалетнюю Марину Тихомирову, мать четверых детей, в том, что она вылила ему на голову поллитровую бутылку крысиного яда».
Далее корреспондент описывала трехмесячное противостояние, за время которого жильцы умудрились разобрать три деревянных забора, а прямо сегодня опрокинули несколько блоков нового — железобетонного.
Прораб Бородавка с негодованием рассказывал, что со стройплощадки регулярно растаскивают материалы, нанятый сторож боится выходить на объект, потому что его травят собаками, а строительную бытовку-вагончик неизвестные злоумышленники дважды пытались поджечь.
Жильцы тоже несли потери — один из главных инициаторов жесткого отпора захватчикам-строителям выбыл из борьбы на неопределенный срок — лежал дома с переломом ноги и множественными ушибами. Протестующие прямо обвиняли в этом застройщика, который, по их словам, нанял бандитов для устрашения и расправы над непокорными жителями Удельного проспекта.
Отправив Славку монтировать сюжет, Николай составил предварительную верстку завтрашних выпусков и собрал в кучу сообщения информационных агентств, чтобы их обработала
Худенькая и маленькая юная брюнетка имела примечательное сочетание имени и фамилии — Мэрилин Стаднюк. Сейчас она прилежно устроилась за компьютером, пытаясь превратить сухой казенный слог информационных сообщений в некое подобие живой разговорной речи.
Зная, что у него есть как минимум час свободного от служебных забот времени Николай, прихватив свои выписки и письма Маннергейма, отправился думать и курить во двор. Там его и обнаружила Анна.
— Привет. — Он глянул на нее, стоящую против солнца и прищурился: — Ну, как дела?
— Привет, все нормально. Побывала сегодня в Эрмитаже и Димку Воскобойникова проведала.
— Я имел в виду твою встречу со Стасисом.
Анна заметно смутилась, отвела глаза и не ответила.
«Вот, едрена корень, она, похоже, действительно умудрилась влюбиться в этого ублюдка. Как же это все не к месту…»
Николай, прерывая неловкую паузу, спросил:
— Ну а в Эрмитаже что?
Она подробно, стараясь ничего не упустить, пересказала ему свой разговор с Мардерфильдом.
— Шифровальщик-пенсионер пока не звонил, — закончила Анна.
Тренькнул мобильник — отзвонилась Елена, сообщив, что они с В. Н. отправляются на залив. Николай закурил, в очередной раз предпринимая попытку успокоиться. Счет выкуренных сегодня сигарет уже перевалил на третий десяток. Однако это не помогало. Лишь начали болеть легкие, да и изо рта разило пепельницей.
— Похоже, мы с Мардерфильдом говорим об одном, — нужно пытаться читать шифр, исходя из сакрального смысла рун. Вот смотри. — Он развернул на коленях свои записи и показал Анне отмеченное зеленым маркером одинаковое завершение всех трех писем.
— Эта руна называется «ман» или «маназ» — фонетически она передавала букву «эм». В сакральном же плане обозначает человеческое существо. Обычно письмо завершается подписью. Может быть, это она и есть: «ман» созвучно фамилии Маннергейм. С этой же руны начинаются зашифрованные части всех писем. И если «ман» — это Маннергейм, то, судя по всему, далее должно следовать какое-то сообщение о его действиях. Приблизительно так: «Маннергейм сделал то-то» или «Маннергейм спрятал нечто там-то».
Правда, рун-то в старшем футарке всего двадцать четыре. Выходит, что Маннергейму при составлении шифра пришлось обходиться двумя десятками слов. Это чуть больше, чем лексический запас Эллочки-людоедки. Здесь неизбежно возникает приблизительность — то есть точной расшифровки просто не существует, возможны лишь толкования. Как он при этом умудрился указать конкретное место тайника — ума не приложу… Что ты по этому поводу думаешь? Эй, ты где вообще?
Анна, судя по всему, уже некоторое время его не слышала. Она бездумно смотрела на купола Иоанновского собора — величественного и необычного для Петербурга храмового здания. Там, сквозь романские арки колокольни, казавшаяся в контражуре заходящего солнца большой черной птицей, монахиня малым звоном призывала инокинь на вечернюю службу.