Код Майя: 2012
Шрифт:
Тайту показалось, будто он что-то слышит; ускользающую мелодию, которую исполняет то ли незнакомый музыкальный инструмент, то ли чей-то голос.
— Барнабас, — сказал Оуэн. — Ты что-то забыл?
— Даже не знаю, — ответил Тайт. — Есть что-то… кто-то… но я не могу вспомнить…
Ему показалось, что голубой камень повернулся и его огненные глаза сфокусировались только на нем. Завороженный неземным взглядом Тайт почувствовал, как разбегаются его мысли, словно тучи перед бурей, и остается лишь голубое небо, где прежде царили неразбериха и хаос.
И он сказал в заполненное песней молчание:
— У меня есть недавно осиротевший кузен, который живет на ферме возле Оксфорда. Мы не встречались после смерти королевы Марии, но дважды в год обмениваемся письмами, в которых обсуждаем дела семьи. Это мой родственник по материнской линии, но перед тем, как умерший король уничтожил монастыри, отца моего кузена нанял за один золотой в год покойный Ричард Уайтинг, настоятель Гластонбери — да хранит Господь его несчастную душу — следить за состоянием древних дорог и священных тропинок наших предков, которые проходили через монастырь, а также ближайшие церкви. Католическая церковь не столь невежественна в подобных вещах, как пуритане, и отец кузена был одним из тех, кто прекрасно разбирался в древних обычаях.
Глаза Оуэна стали огромными, как у филина. Он неотрывно смотрел в лицо Тайту.
— Отец вашего кузена нам бы помог?
— Если он еще жив. В июне ему будет девяносто три года, так что он мог давно умереть. Но если он жив, то во всей Англии не найдется человека, который знает больше о кругах стоящих камней и обычаях драконов.
Тайт резко встал, разом освободившись от песни камня и внимания своих гостей.
— Если вы хотите туда отправиться, то я дам вам письмо, чтобы мой кузен вас принял. Вы сможете уехать, как только прекратится снегопад, лучше всего сегодня ночью, И если вы поедете быстро, то доберетесь до Оксфорда прежде, чем мое письмо к Уолсингему доставят в Лондон.
ГЛАВА 28
Ферма в Нижнем Хейуорте, Оксфордшир, Англия
30 декабря 1588 года
Англия лежала под влажным покрывалом тающего снега. На размокшую дорогу с деревьев капала вода. Лошади часто спотыкались и скользили по скрытому под водой льду. Даже луна стала темной, словно наступили сумерки; путешествие ночью получилось невероятно опасным, и Оуэн рассчитывал, что ни один человек в здравом уме не окажется на дороге без крайней надобности.
Они подъехали к ферме, когда уже начало темнеть. Дом был построен недавно, да и хозяйство выглядело процветающим, хорошее дерево, камень, соломенная крыша — по последней моде. Все вокруг тонуло в сером тумане. С псарни доносилось довольно мелодичное подвывание двух английских гончих. Зарычал мастиф, но пока он еще не привлек внимания к непрошеным гостям.
Вымощенная камнем дорожка вела к толстой дубовой двери, способной
Седрик Оуэн с некоторым трудом спешился. Он промок до нитки и дрожал от холода. Де Агилар с посиневшими губами остался сидеть в седле. Он поплотнее запахнулся в плащ, чтобы скрыть отсутствующую руку и хоть немного согреться. Он стиснул зубы от холода и от боли в ноге.
— Постучи, — сказал де Агилар. — Нам нечего терять. Если кузен Тайта не впустит нас в дом и мы будем вынуждены провести под открытым небом еще одну ночь, мы оба умрем. — Он слабо улыбнулся. — Жар ада будет благословением после этих мучений. Или ты думаешь, что те, кто умер зимой, попадают в холодный ад?
— Мы проделали такой долгий путь не для того, чтобы умереть, — сказал Оуэн, пытаясь поверить в собственные слова.
Он вытащил кинжал и постучал рукоятью в дверь нового дома, где жил кузен Барнабаса Тайта.
Он слишком замерз, чтобы двигаться быстро, к тому же ему мешали упавшие на лоб влажные волосы, а потому он не сумел увернуться от удара дубинки, обрушившегося на его голову. Он услышал хриплый крик де Агилара на испанском, по дорожке застучали конские копыта, но тут его колени подогнулись, а мозг обратился в воду.
Он так и не почувствовал, как его подхватили тонкие руки, не увидел удивленного, изящно вылепленного лица, которое склонилось над ним.
Когда Оуэн пришел в себя, он ощутил тепло в ногах, невероятную роскошь сухости и покалывающего жара, о которых мог лишь мечтать в предыдущие три дня, когда потерял веру в то, что мир вокруг когда-нибудь перестанет быть холодным и мокрым.
Он постарался сосредоточить все свое внимание на нижней части тела, чтобы не чувствовать острой боли в голове. Но тут сознание вновь оставило его.
Потом ему стало немного лучше и показалось, что он слышит ласкающую слух испанскую речь, что было, конечно же, невозможно. Когда он вынырнул на поверхность в следующий раз, Оуэн попытался привести в порядок свои мысли и оценить состояние четырех конечностей, ребер и головы. Ему удалось слегка привстать, и он открыл глаза.
— Ага, сеньор Оуэн проснулся. И очень вовремя.
Говорил вовсе не Фернандес де Агилар; за тридцать лет, проведенных рядом с ним, Оуэн изучил его голос лучше собственного. Вопреки протестам своего тела он пошире открыл глаза и заставил себя повернуться на голос.
Он находился в большой удобной кухне, где пол был вымощен каменными плитками, а в огромном камине горело столько дубовых поленьев, что на растопку, наверное, пошло целое дерево. В помещении было изумительно тепло. За новеньким дубовым столом сидел Фернандес де Агилар, который впервые после ранения в ногу выглядел вполне прилично. Рядом с ним сидел кто-то, одетый в черное. «У меня есть недавно осиротевший кузен…»
Кузен Тайта поднялся и подошел к Оуэну, лежавшему на раскладной кровати.