Код Независимости
Шрифт:
Глафира вернулась на кухню и, ничего не придумав о предстоящем визите, решила сварить себе овсянку.
Она всегда побеждала свою нерешительность и всякие страхи – стряпней. Это были пироги или блины. Или борщи вдолгую.
В этом была некая ритуальность и, как ни странно, находился выход, приходило неожиданное совсем решение любой нескладной ситуации.
Каша была сварена, был даже приготовлен по ее особому рецепту кофе, но решения не состоялось.
Глаша не то, чтобы стеснялась своих обыкновенных нарядов и поэтому не очень хотела быть в этом визите. Она стеснялась своей нестрижки и возможных прямолинейных
Но если она пойдет в этот дом с высокими окнами, то её обязательно усадят за стол, который будет украшать бутылочка изысканного вина, а там и беседа подразумевается. Сердечная.
Глаша металась вся в сильных сомнениях по нужности этого визита. Всё в ней было против оного. Но не пойти – значит обидеть приятельницу. И хоть они давно не общались, но книга, которую хотели подарить ей, делала этот визит обязательным. Иначе – разрыв и обида. А этого не хотелось. Глафира не любила и не умела обижать людей. Она их любила. Была в ней такая слабость, она боялась обидеть, даже если это шло в ущерб собственным интересам.
Впрочем, интересы у Глафиры были очень скромными, и какими-то блеклыми. И даже кот ее это понимал и успешно пользовался любовью к себе.
Глафира подошла к окну, глянула на знакомый ей с детства, металлический пейзаж, из гаражей. Они занимали почти весь большой двор, и Глафире хорошо были видны их рыжие от ржавчины крыши.
И вдруг он увидела мелкую женскую фигурку в курточке с капюшоном. Фигурка, борясь с порывами ветра, опустилась на корточки и стала наносить краску на рыжину крыши. Та мгновенно преображалась под ее кисточкой и меняла цвет на ярко-белый. Делала она это и ловко и быстро. Глафира даже залюбовалась.
Из-под кисти будто выдвигалась ровная белая чистота. И женщина виделась Глафире какой-то нереальностью. Было превращение крыши этой каким-то невыученным когда-то уроком. А теперь вдруг повеяло далекой жалостью, что не выучил, просмотрел, пренебрег.
Чистое пространство крыши всё росло, а Глафира всё не отходила от окна, любуясь ладностью хрупкой малярши.
К гаражу подъехала машина. И тюнинг на её сером корпусе был ромашковый. Они были везде: на крыше, багажнике, дверях, капоте. Крупные ромашки блистали солнечными своими сердцевинками. И казалось, заполнили двор полностью. Машина посигналила. Но малярша не отреагировала.
Она явно никого не ждала у себя на крыше. Она продолжала свою работу.
И действительно, машина въехала в другие двери, и закрыли ее тоже, похоже, надолго. Только лязг металла разлетелся во дворе.
Ромашковая машина казалась видением странным и неуместным в этом металлическом пространстве.
Но в Глафире вдруг что-то случилось.
Её сразили наповал и грандиозное равнодушие малярши, и расфуфыренный в ромашку автомобиль.
Она вдруг поняла, что вот у неё на глазах, осмысленной отдельной жизнью существуют и женщина эта, на крыше, и ромашковый автовладелец, который посмел сделать такой вызывающий и беспокойный тюнинг.
От увиденного она почувствовала неожиданный прилив уверенности и куража.
Она поцеловала спящего кота в морду и побежала в прихожую. Накинула на простенькое свое домашнее платьице плащ, и даже не глянув в зеркало, выпорхнула из дома.
Когда ей тяжелую
– Глафирушка, не раздевайся. Я тебе вынесу книгу.
Она услышала голоса из квартиры.
– У мужа раут, – сказала подруга. – Уж прости.
Она положила на руку Глафиры том в коричневом коленкоре.
– Читай. Я потом позвоню. Мне очень важно, что ты скажешь.
Глафира очнулась уже на улице.
Пришла в себя, от того, что смеялась. Не истерически смеялась, а весело.
Она отдала книжицу проходящему мимо студенту.
Тот даже почему-то не удивился.
А Глафира, чувствуя невероятную в себе свободу, поняла вдруг, что ей очень захотелось на гаражную крышу, к малярше, взять кисть и помогать ей в этом загадочном действе, расширении обновленного чистого пространства. И они бы красили и говорили, говорили. Глафира знала, что им есть о чем поговорить. Хотя бы о ромашковом автомобиле, который стоял под этой перекрашенной обновленной крышей. И был тоже загадочным и необычным гостем этого дня Глафиры, которая поняла, что всё – красиво, и малярша, и ромашковый автомобиль. И она, в своем домашнем простеньком платье.
И от этого понимания нашло на неё теплое и улыбчивое последушие, как послесловие к прожитому в понимании дню.
Провансальная тетрадь,
15 ноября 2021
Палач
Летом он работал палачом. Ходил по центру города в черном балахоне и красном колпаке. Костюм ему сшила жена Лена, которая сразу как-то придумала для него этот наряд, тут же сшила и выставила его, Костю, на улицу. Зарабатывать деньги, пока город был забит туристами, и мрачный вид Константина вызывал в них восторженный ужас.
И они сами бежали к нему, чтобы сфотографироваться, и даже иногда брали у него футляр пустой от топора и нежно прижимали его к груди или устраивали у себя на плече и делали селфи.
Костя никак не мог понять этой притягательности, но люди шли, и он хорошо зарабатывал на этом их странном дерзком желании, обнять палача. Пусть игрушечного, костюмированного, но страшный угрожающий колпак его и маска всем казались симпатичными. Иначе как можно было объяснить его популярность?
У Кости был перерыв, который он сам себе назначал, иногда образовывалось вдруг безлюдье, он шел в ближайший киоск за свежей газетой, булочкой и водой. Чтобы присесть где-нибудь в укромном местечке ближайшего двора, поесть, попить и прочитать возможные новости.
Он вошел в газетный киоск и вздрогнул, чуть не упал на пороге, так заверещала пожилая женщина, увидев его неожиданно перед собой. Она горячо перекрестилась и тьфукнула в сторону Кости.
Он сам испугался не меньше бабки. Звук её визга, казалось, навсегда поселился в ушах Кости под длинным колпаком.
Бабка уронила купленные газеты и бутылку воды. Она покатилась прочь от хозяйки прямо к ногам Кости.
Он поднял ее с грязного пола, обтер своей красной перчаткой и протянул старухе, вместе с газетами. Та вырвала у него свои покупки и стремительно выбежала на улицу.