Код Зверя
Шрифт:
Когда сознание уже почти покинуло Кирилла, о катер что-то ударилось. Парня рвануло вверх. Последнее, что он видел, — злые карие с золотом глаза и скрывающий лицо платок — арафатка. До ушей донесся далекий до боли знакомый крик. Почти одновременно с ним — короткий хруст, как будто сломалась хрупкая ветка, и плеск воды. Наступила тьма.
ГЛАВА 12. ПРАВДА ИЛИ ВЫМЫСЕЛ?
Больше всего это состояние напоминало погружение. Нырок в глубину без акваланга, с расчетом лишь на собственные легкие. Сознание зависло в густом нигде и никогда, изредка выплывая на поверхность за глотком воздуха. Смутные силуэты и неясные
Совсем давно, когда Антон был ребенком, родители каждое лето отправляли его к бабушке, в солнечную Беларусь. Суровый заполярный климат и так не шел на пользу юному организму, а с приходом короткого лета появлялись еще и полчища хищной мошкары. От нее-то и прятали родители свое дитя «на югах», в Кобрине. Бабушка, царствие ей небесное, внука любила до беспамятства и выражала всю глубину своих чувств в гастрономическом эквиваленте. Проще говоря, закармливала Антона до состояния колобка. Парень же всеми силами старался скрыться от бабули, целыми днями пропадая с друзьями на речке, носившей
гордое название Муховец. Нет, стада мух у реки не носились, в отличие от сельских коров, а вот разнообразной рыбой она вполне могла похвастаться. Как и окружавшие ее озерца. В них-то, затянутых колючими камышами, пацанята и устраивали соревнования по ловле раков.
Сознание Антона ненадолго прояснилось, в слезящихся глазах мелькнула тень. Прежде чем снова погрузиться на глубину, он успел почувствовать, что дышать стало тяжелее, будто что-то плотное, с резиновым привкусом, прижалось к лицу. Как маска для ныряния.
Маленький Антон никогда не понимал, почему сверстники используют трубки при погружении. Они ведь такие неудобные — голова с ними становится неповоротливой, как кашалот, да и вода постоянно в горло лезет. При выныривании надо тратить воздух на продувание трубки, а значит, приходится заведомо меньше оставаться непосредственно под водой. Сам Антон использовал только маску, и то не всегда, — он никогда не боялся открыть в воде глаза. Мама говорила, что человек на восемьдесят процентов состоит из воды, а значит, открывая глаза в водоеме, совмещаешь подобное с подобным. Чего тут бояться? Да и любил Антон плавать и особенно нырять. Любил настолько, что придумывал для себя забавные небылицы. Например, если под водой слегка, совсем чуть — чуть, приоткрыть губы и медленно потянуть в себя воду, высосешь из нее немножко воздуха и сможешь дольше не всплывать. Правда ли, нет, но Антон всегда мог похвастаться самыми продолжительными заплывами и неизменно богатым уловом.
Совсем давно, когда он был ребенком… Да, подобная фраза в исполнении пятидесятилетнего мужика и так звучит вполне весомо. И все же это «совсем давно» сейчас выглядит, как воспоминания из другой жизни. Воспоминания прежней реинкарнации, в которой можно было дышать чистым воздухом, без опаски купаться в водоемах, любоваться прекрасным звездным небом. В той жизни не было боли в истертых старыми армейскими сапогами ногах, не было зуда сопревшей под ОЗК кожей. Не было вони неделями не мытых тел, не было страха сдохнуть в пасти животного, от одного вида которого старина Дарвин в истерике бился бы в гробу. Тогда дети учились стрелять разве что из рогаток, а старики могли позволить себе часами сидеть на лавках у
И все же те, кто говорят, что раньше не было боли, не было страха, ненависти, алчности, — в лучшем случае лукавят. Были. Все эти чувства и эмоции были. Но были другими. Горнило атомной войны переплавило не только города и тела. Оно перековало души, изменило сознания. Теперь, каждый день находясь на пороге смерти, люди чувствуют все особенно остро, с остервенелой жадностью. С надрывом. Если ненавидят, то до желания уничтожить даже память о противнике. Если любят, то благоговеют до страха отпустить половинку даже на шаг. Если боятся, то до потери человечности, до превращения в зверя, загнанного в угол. Если надеются… Впрочем, как раз надежда постепенно становится вымирающим видом эмоций.
Тьма перед глазами Антона постепенно теряла монолитность. Нерешительно просачивающийся свет наливался пурпуром с желтыми прожилками. Чугун улыбнулся. Это его закрытые веки придают лучам подобный узор. А значит, чтобы окончательно проснуться, достаточно открыть глаза.
Картинка была мутной, слегка покачивающейся. И все же пасмурное небо вполне угадывалось. Серые тяжелые облака, вот — вот готовые разродиться дождем, величаво плыли над его головой. Блеснув влажным боком, первая капелька понеслась вниз, готовая разбиться о лицо Антона. Чугун приготовился к ее мимолетному обжигающему укусу, но, встретившись с невидимой преградой, капля расплескалась в каких-то миллиметрах от глаз. Прапорщик улыбнулся еще шире. Кто-то заботливый натянул на него противогаз, пока он валялся в отключке.
— Я бы на твоем месте закончил отлупляться и влез уже в химо — зу, — прозвучал где-то в ногах угрюмый голос.
Чугун, кряхтя, приподнялся на локтях. Обладатель голоса по — турецки сидел на носу катера, уложив на колени черненое лезвие мачете. Зажав в руке лоскут мягкой ткани, Вик любовно натирал клинок, изредка поглядывая вокруг. А посмотреть было на что. Совсем недавно бескрайняя гладь воды, окружавшая их суденышко, неожиданно сжалась до размеров обширной реки. Высокие берега ее не могли похвастаться шикарными пейзажами, — голые деревца да редкие развалины домов, — и все же сам факт едва не магической телепортации их катера заставлял, мягко говоря, задуматься.
— Где мы? — просипел прапорщик.
В горле как будто покутила целая орава кошачьих.
— Где, где… В пи… — огрызнулся было Вик, но замявшись на полуслове, дернул плечом. — В Питере. Добро пожаловать в северную столицу.
— Где?!
'. На довольно громкий возглас прапора Вик поморщился и недовольно цокнул языком. С тихим шелестом клинок вернулся в наспинные ножны, а сам охотник поднялся на ноги и потянулся всем телом.
— В городе имени святого, мать его, Петра Великого, — спрыгнув с носа катера на палубу, охотник толкнул Сома, во сне высунувшего колено из-под накидки ОЗК. — Подъем!
Сев, Чугун обалдело огляделся по сторонам. Второй катер, вопреки опасениям, нашелся сразу: он был привязан толстым канатом к корме их судна. На палубе уже зашевелились остальные парни. Вот, облокотившись о левый борт, приник к биноклю капитан. Обернувшись на бормотания просыпающегося Сома, прапорщик вдруг замер.
— Вик, — Чугун тронул за плечо присевшего рядом охотника.
— Да что тебе? — рыкнул парень, дернув рукой.
Сырая веревка скользнула в его руках, и второй катер, мгновение назад почти подтянутый к борту, опять отбило назад волной.