Кодекс 632
Шрифт:
Мы не сумели сохранить нашу близость, решил Норонья. Когда они с Констансой поженились, надежды на будущее делали их всесильными, а мечты озаряли скучный быт божественным светом. Первые годы брака напоминали Томашу миф, пересказанный Аристофаном и потом изложенный в Платоновом «Симпозиуме». Согласно этому мифу, в древние времена человек был совершенным существом с двумя парами рук и ног; к несчастью, бывшим любимцам богов случилось навлечь на себя их гнев; в наказание за дерзость Зевс разделил человечество на две половины, мужскую и женскую, и обрек каждого на вечные поиски своей половинки. С тех пор люди влюбляются и женятся,
Рождение Маргариты положило конец единству, реальность возобладала над мечтой. Теперь у них появилась новая цель: сделать так, чтобы дочка сумела прожить более-менее нормальную жизнь. Не сказочную, а самую обычную, как у большинства здоровых людей. Внезапный сокрушительный удар судьбы не оставил супругам сил для борьбы за уничтоженную Зевсом первородную гармонию. Оба несли свой крест с молчаливой покорностью, не решаясь заговорить о том, что мучило обоих, будто опасаясь, что слова разорвут тонкую нить, до сих пор связывавшую их души. Констанса и Томаш быстро привыкли скрывать свои чувства и, как хорошие актеры, научились улыбаться, изнемогая от боли. Посвятив себя дочери, у которой, несмотря на заботу, не было ни единого шанса стать такой же, как обычные дети, муж и жена окончательно отдалились друг от друга.
Упорно копаясь в своих воспоминаниях, придирчиво анализируя мысли и чувства, Норонья понял на удивление простую вещь: чтобы спасти брак, им с Констансой предстояло вернуть утраченную близость.
Томаш целую неделю не выпускал из рук телефон, но Констанса все не звонила. Вот и теперь его ждало разочарование.
— Hi, Tom, — поздоровался Молиарти.
— Здравствуйте, Нельсон, — хмуро ответил Норонья, не особенно стараясь скрыть досаду.
— Что-то от вас давно нет никаких вестей, старина. Как дела с нашим расследованием?
Португалец виновато прищелкнул языком.
— Все не так просто, — признался он. — Профессор Тошкану весьма надежно зашифровал номер своего сейфа.
— Смею напомнить, что фонд оплатил вам поездку в Геную и Севилью. Надеюсь, вы прокатились не зря.
— Нет, разумеется, нет, — заторопился Томаш. Американец имел полное право требовать отчета, и Норонья должен был во что то ни стало убедить его, что все идет по плану. — Я ознакомился с очень интересными документами и скопировал самые важные из них. Главная задача на сегодняшний день — получить доступ к сейфу профессора Тошкану. А для этого мне предстоит разгадать невероятно сложный шифр.
— А почему бы не… как это по-вашему?.. Почему бы просто не… break in?
— Взломать замок? — усмехнулся Томаш. Все же американская манера вести дела была чересчур прямолинейной. — Вдова ни за что на это не согласится.
— Fuck her! — выругался Молиарти. — Так взломайте тайком.
— Знаете, Нельсон, это уж чересчур. Я университетский преподаватель, а не взломщик. Если хотите взломать сейф, ступайте на Кайш-ду-Содре и наймите какого-нибудь громилу. А меня увольте.
Молиарти на том конце линии обреченно вздохнул.
— Okey, okey. Оставим это. Меня куда больше интересует наш очередной briefing.
— Конечно, — Томаш сверился с лежавшим на столе ежедневником. — Встретимся завтра?
— Давайте.
— Где? У вас в отеле?
— Нет, только
— «Касса-да-Агия»? Это рядом с Каштелу-де-Сан-Жоржи?
— Точно. Давайте в час. Okey?
Из-за всего, что свалилось на него в последнюю неделю, Томаш совсем забросил Мишеля Фуко. Звонок Молиарти напомнил ему о том, что ребус Тошкану до сих пор не разгадан и что пора бы разделаться с «Надзирать и наказывать». В книге оставалось всего несколько страниц, и Норонья без труда прикончил ее за несколько часов. Читая, он не позволял себе увлекаться оригинальными суждениями автора, стараясь сосредоточиться на поисках ключа к шифру. Отложив книгу, Томаш надел куртку и вышел на улицу: расследование пора было форсировать. Оставались еще другие тома и другие дела.
Добравшись до торгового центра, Норонья зашел в книжный магазин. В отделе философии ему кстати подвернулись «Слова и вещи», очередное сочинение Мишеля Фуко, в котором могла скрываться разгадка тайны. Томаш взял с полки книгу и уже хотел было расплатиться, но внезапно решил побродить еще немного по магазину. Обыкновенно это занятие помогало ему успокоиться и выбросить из головы неприятные мысли, а неделя бесконечных мытарств явно требовала нервной разрядки. Перебравшись в историческую секцию, профессор долго листал классический труд Сэмюэла Ноа Кремера «История начинается в Шумере», впервые прочитанный еще в студенческие годы, потом обнаружил на полках новые издания Гульбенкяна и Дугласа Мак-Мертри, а рядом с ними разрозненные тома обожаемой им «Истории повседневной жизни».
В секции художественной литературы дипломированного историка привлекли, само собой, исторические романы. В этом отделе продавались сразу две книги Амина Малуфа: «Скала Таньиос» и «Самарканд». У этого автора Томашу доводилось читать «Сады света», жизнеописание человека из Месопотамии по имени Мани, основавшего манихейство. Норонья решил купить оба романа великолепного ливанца, но потом подумал, что в ближайшее время у него едва ли найдутся время и силы на беллетристику. И все же покидать магазин он не спешил. Ему нравилось просто бесцельно передвигаться между стеллажами, касаться кончиком пальца корешков, читать названия. Вот «Креольская нация» Хосе Эдуардо Агуалусы, рядом «Капитан Панталеон и рота добрых услуг» Марио Варгаса Льосы. Компанию перуанцу составляла чилийка: следующей за Льосой стояла «Дочь фортуны» Исабель Альенде. Томаш усмехнулся, наткнувшись на загадочную книгу в роскошной обложке, «Бога маленьких вещиц» Арундати Роя, и тепло улыбнулся «Имени Розы» Умберто Эко. Отличная книжка, подумал Норонья. Сложная, но очень интересная. Ни одному писателю еще не удавалось так глубоко проникнуть в мировосприятие средневекового человека.
На той же полке стоял еще один роман живого классика, «Маятник Фуко». Томаш застыл на месте, впившись взглядом в знакомую фамилию. Совпадение в духе Эко, отметил про себя Норонья. Впрочем, в романе речь шла о другом Фуко, не Мишеле, а Леоне, физике, куда более известном. Этот Леон прославился тем, что еще в XIX веке воссоздал принцип вращения земли при помощи маятника, который с тех пор хранился в главной обсерватории Парижа. Три знакомых слова сложились в привычную цепочку. Эко, маятник, Фуко. Томаш замер, боясь спугнуть внезапную догадку; обложка романа стояла у него перед глазами, словно выкрикивая три заветных слова.