Кодекс 632
Шрифт:
— Поняла. Мой Мартиньо всегда использовал только наш алфавит без иностранных букв, как в нынешних журналах.
Томаш улыбнулся.
— Тогда у меня, по всей видимости, есть ключ к шифру.
— Правда? — удивилась Мадалена. — Как же вы его узнали?
— Помните, вы показывали мне ребус?
— Такой листок с буквами и цифрами?
— Он самый.
— Конечно, помню. Я его сохранила.
— А я его разгадал.
— Правда? Ну надо же!
— Давайте проверим.
Сеньора Тошкану проводила гостя в спальню. Здесь по-прежнему царил беспорядок: незастеленная кровать с мятыми простынями, разбросанная по полу одежда,
Профессор набрал в окошке сейфа цифры из первого ряда. Никакого результата. Хозяйка дома приуныла, но Томаш не собирался сдаваться. Он попытал счастья со вторым рядом, но дверца оставалась запертой.
— Вы уверены, что нашли ключ? — спросила Мадалена.
— Разве можно быть уверенным хоть в чем-то? Хотя мне, конечно, казалось, что да.
— А как вы нашли ключ?
— Ответил на вопрос.
— Всего лишь? А на какой вопрос?
— Вопрос был зашифрован в ребусе: «Кто подвесил эхо Фуко на 545?» Я долго с ним промучился и наконец узнал ответ: португальский еврей. — Томаш досадливо дернул плечом. — Как теперь выяснилось, я ошибся.
— А если подобрать синоним? Мартиньо обожал синонимы.
— Синоним? — задумчиво переспросил Томаш. — В XVI веке крещеных евреев называли новыми христианами.
Он достал из кармана карандаш и записал словосочетание печатными буквами. Потом, считая в уме, подписал под каждой буквой соответствующую цифру:
Томаш, затаив дыхание, набрал в окошке сейфа новый ключ. Упрямая дверца по-прежнему не поддавалась. Профессор печально вздохнул: идеи кончились.
— Нет, — проговорил он, опустив голову. — Снова не то.
В Синтре было, как всегда, туманно, и очертания замка на горе неясно проступали сквозь дымчатое марево. На фасаде королевского дворца расселись каменные сфинксы, горгульи и звери неизвестных пород, да и сам дворец чем-то напоминал притаившееся в засаде чудовище. Странное детище зодчих XVI века, великолепный образец безумного стиля мануэлино парил над городом хищной птицей. Он походил на дом с привидениями, навеки затерявшийся во времени, а свинцовые лучи, пробивавшиеся сквозь зловещий туман, добавляли пейзажу необъяснимой жути.
Всякий раз, оказываясь в Синтре, Томаш принимался размышлять над тайной этого удивительного здания. В ясные дни Кинта-Регатейра казалась светлым и радостным местом; но стоило солнцу спрятаться в тучах, как она превращалась в мрачный, зловещий лабиринт. Норонья поежился и посмотрел на часы. Было пять минут четвертого, Молиарти опаздывал. Королевский парк был пуст: будний день в начале марта не лучшее время для экскурсий и прогулок. Про себя Томаш заклинал американца поторопиться: ему не хотелось задерживаться в этом неприятном месте.
Норонья уселся на садовую скамейку напротив центральной лоджии, лицом к статуе Гермеса, посланца олимпийских богов, проводника душ умерших в преисподнюю, покровителя лицедеев,
— Hi, Tom, — внезапно высунулся Нельсон из-за живой изгороди. — Извините, я тут немного заплутал.
Обрадованный Томаш вскочил на ноги.
— Ничего страшного. У меня было время полюбоваться пейзажем и подышать горным воздухом.
Американец огляделся.
— Странное место, правда? У меня от него… creeps. Как это по-португальски?
— Мурашки.
— Точно. У меня от него мурашки.
— Это Кинта-Регалейра, самое таинственное место в Португалии.
— Really? — изумился Молиарти, словно заново взглянув на дворцовый фасад. — А почему?
— На рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, еще при короле, эту землю купил человек по имени Карвалью Монтейру. Все звали его Монтейру-Миллионщик, потому что участие в бразильских концессиях позволило ему скопить огромное состояние и сделаться одним из самых богатых людей в стране. Карвалью Монтейру был блестяще образован, интересовался тайным знанием и решил превратить это место в центр алхимии, эзотерики и прочей мистики. Он поддался модным в ту эпоху националистическим настроениям и всерьез мечтал о возрождении Португалии, расцвете Пятой империи, который должен был произойти при помощи мистического духа Открытий. — Томаш обвел рукой очертания дворца, четко, величественно, почти угрожающе проступавшие сквозь туман. — Обратите внимание на архитектуру. Она вам ничего не напоминает?
Молиарти, прищурившись, разглядывал белоснежный фасад.
— Хмм, — пробормотал он. — Может, Торре-де-Белем?
— Именно. Неомануэлино. Знаете, тогда над Европой витал дух возвращения к корням. Повсюду строили неоготику. Мануэлино — наша португальская готика. А вместо неоготики у нас неомануэлино. Здесь все дышит памятью об открытиях. Повсюду изображения на морские темы и кресты ордена Воинства Христова, португальских тамплиеров. А еще алхимические знаки, христианская символика вперемешку с античной и египетской. Видите те статуи? — Американец послушно повернулся к ряду молчаливых фигур из белого камня, окаймлявшему геометрически расчерченный французский парк. — Это Гермес, в его честь стиль назвали герметизмом, — рассказывал Томаш, медленно ведя указательным пальцем от одной скульптуры к другой. — Это Вулкан, хромоногий сын Юпитера и Юноны, следом Дионис, а еще Пан, сладострастный сатир, которого обычно изображали с рожками и копытами, вылитый дьявол, но куда добрее. Дальше идут Деметра, Персефона, Венера или Афродита, Орфей и — самая последняя — Фортуна. Все это божественные хранители места, стоящие на страже тайн Кинты. Давайте пройдемся.
Они двинулись вдоль шеренги статуй вглубь парка, по направлению к лоджии.
— Как там у старушки, с сейфом разобрались?
Томаш поник головой.
— Я не смог его открыть.
— Значит, ключ не подошел?
— Выходит что так.
— Странно.
— И все же я уверен, что мы не ошиблись: ребус отсылает к тому самому отрывку из «Маятника Фуко».
— Уверены, говорите?
— Абсолютно. Как вы помните, профессор Тошкану сомневался в генуэзском происхождении Колумба, а в отрывке говорится, что Колумб был португальским евреем. Все сходится, не так ли? — Томаш взъерошил себе волосы. — Возможно, мы что-то напутали с ключевым словом.