Кодекс Агента. Том 3
Шрифт:
Цесаревич умер. Сам он отошел в мир иной, или ему помогли — я не ведаю, но факт остается фактом. Забальзамированное тело Алексея выставлено на всеобщее обозрение, и мы, его преданные друзья и соратники, с раннего утра несем почетную вахту у гроба вместо Императорских гвардейцев. Теперь никто не узнает, как и почему он стал Темным, и что хотел изменить в нашем мире. А я не узнаю, зачем был нужен Наследнику Престола, и почему перед самой смертью его отношение ко мне изменилось на противоположное.
Время, отведенное для прощания родственникам и друзьям, заканчивается,
Для каждого из нас приготовлена небольшая комната, в которой мы должны переодеться в парадные офицерские мундиры в цветах наших Великих Родов. Я отказываюсь от услуг помощников, захожу в помещение, и с удовольствием сбрасываю с себя фиолетовый костюм. Мне кажется, что он навсегда пропитался сладковатым ароматом цветов и таким же сладковатым запахом умирающей плоти.
Дверь за моей спиной открывается, и я оборачиваюсь на звук. В комнату заходит Ольга Трубецкая. Ей очень идет черный кринолин и вуаль, прикрывающая верхнюю часть лица. Синие глаза смотрят на меня сквозь черную сеточку, и я отчетливо вижу заполонившее их чувство утраты. И горюет она не по Романову, а по мне.
— Я не планировала говорить с тобой сегодня, но вдруг поняла, что мы не хозяева собственной судьбы, и каждый наш миг может стать последним, — тихо произносит она и отбрасывает с лица вуаль.
— Спасибо, что пришла! — отвечаю я и понимаю, что выгляжу как идиот, потому что стою перед Ольгой в трусах и носках.
— Спасибо, что случился в моей жизни! — неожиданно экспрессивно заявляет она и делает шаг навстречу. — Я ушла не потому, что не люблю тебя…
— Твой поступок — очень странное проявление любви, не находишь? — с горечью вопрошаю я.
— Ты меня поймешь, — отвечает Ольга и делает паузу, глядя на меня с улыбкой опытной и мудрой женщины на устах. — Поймешь потом. Ты не такой как все мы, и жизнь аристо, со всеми ее условностями, правилами и табу не для тебя. Как и женщины, выросшие в этом искореженном мире…
— Почему Апраксин? — я задаю вопрос, который терзает меня неотступно. — Почему этот жирный похотливый боров, а не один из Юсуповых, например?
— Похотливый?! — на губах Трубецкой возникает саркастическая улыбка. — А ты другой? Если найдешь видео, запечатлевшее наши любовные утехи, не высылай его никому и не выкладывай в сеть, ладно?!
Прежде чем продать запись моих подвигов с красноглазыми нимфами, Апраксин наверняка показал его Ольге. И, возможно, решение о замужестве она приняла в том числе поэтому. Я мог бы сказать, что я действовал по расчету, что мне было наплевать и на красноглазых девчонок, и на Воронцову, но молчу. Мог бы сказать, что ни одного видео с Ольгой не записано, о чем я очень жалею, но…
— Олег — выбор отца, не мой, я лишь ему подчиняюсь, — запоздало отвечает Трубецкая. —
— Я хотел, чтобы ты от меня не зависела, — нехотя признаюсь я.
— И ты своего добился!
— Хотя бы поговорить ты со мной могла? — спрашиваю я, с трудом удерживаясь от крика.
— Нет! — отвечает она. — Ты вызываешь слишком сильное привыкание, и мне нужно было время, чтобы твои глаза стерлись из памяти!
Трубецкая говорит искренне, я чувствую это, и она сейчас на грани. Помани я ее, и девчонка не устоит, бросится в мои объятия, и мы займемся любовью прямо здесь, забыв, что за стеной лежит в гробу покойник с золотой короной на челе.
— Не поддавайся самообману, это была не любовь! — призываю я ледяным голосом. — Мы просто оказались рядом и скрасили одиночество друг друга! Помнишь нашу договоренность о свободных отношениях?
Ольга дергается, будто от пощечины и щурит глаза. Я совершаю очередную ошибку. Отшиваю любимую девчонку, как сделал это когда-то с Миной. Окатываю ее ушатом холодной воды, потому что не хочу причинять долгоиграющую боль и рубить хвост по частям, как пресловутой кошке, которую Ольга так напоминает.
— И это все, что ты чувствовал? — тихо спрашивает она, словно не веря собственным ушам.
— Мне было хорошо с тобой, — как будто нехотя признаю я и отворачиваюсь.
Трубецкая делает шаг ко мне, и я отступаю назад. Еще шаг. И еще. И еще. Мы движемся в этом угловатом сюрреалистичном танце до тех пор, пока я не упираюсь спиной в стену. Ольга нежно обнимает меня за шею, притягивает к себе и целует. Целует страстно, как она это умеет.
Я поддаюсь, но не отвечаю страстью на страсть, хотя внутри меня все клокочет от возбуждения. Трубецкая отстраняется от меня, кладет ладонь на пах, опускает глаза и насмешливо улыбается.
— Прощай, Александр! — говорит она, стремительно разворачивается на каблуках и идет к выходу.
Она даже не представляет, чего мне стоит не броситься следом, не остановить, не зацеловать и не взять ее прямо здесь, на кушетке, под вешалками, на которых развешаны тщательно выглаженные части парадного офицерского мундира, который я ничем не заслужил. Открыв дверь, она сталкивается с Трубецким, который сначала удивленно смотрит на полураздетого меня, а затем оборачивается и провожает взглядом удаляющуюся фигурку сестры.
— Тьма меня забери, вы место получше найти не смогли? — недовольно интересуется он, глядя на мои вздыбленные трусы. — Мы же на поминках?!
— Ничего не было! — отвечаю я и пожимаю плечами. — Ничего, кроме несостоявшегося прощального поцелуя!
— Я вижу! — с усмешкой говорит Андрей. — Одевайся скорее, мы опаздываем!
— Как Наталья? — спрашиваю я, снимая с вешалки форменные фиолетовые брюки.
— Ты же сам видел! — Трубецкой тяжело вздыхает.
— Я не об этом…
— Скоро объявят помолвку, ты не зря принес себя в жертву похоти Воронцовой, — произносит Андрей с иронией в голосе.