Кодекс Агента. Том 3
Шрифт:
— Мог бы и спасибо сказать, — недовольно ворчу я, надевая китель. — Но я не об этом…
— Спасибо! — искренне благодарит Андрей. — И о чем же тогда?
— Как у тебя с Романовой?
— Все отлично, но настоящие гусары о таком не спрашивают, — на лице Андрея появляется довольная улыбка. — Кстати, в твоем плане есть что-нибудь, кроме любовных интриг?
— Есть, и мне будет нужна твоя помощь — желтая маска не сработала так, как я ожидал…
— Ты хочешь опробовать мою? — брови Трубецкого взмывают вверх. — Надеюсь, не посмертную?
— Мне будут нужны твои знания, твоя библиотека и, возможно,
— Может, сразу на Светлый Кристалл замахнешься? — язвительно произносит Андрей.
— Думаю, что он нам не понадобится — хватит и семи цветных!
Мы выходим из раздевалки, присоединяемся к остальным и возвращаемся в Екатерининский зал. Нас расставляют на возвышении чуть позади гроба и вручают бутафорские ружья. Прощание будет длиться четыре часа, смена караула не предусмотрена, разрешено лишь каждые полчаса менять руку с поднятым на плечо ружьем.
Наши спины выпрямлены, подбородки высоко подняты, а взгляды направлены поверх голов посетителей. Бестужев стоит по левую руку от меня, и я отчетливо ощущаю его неуемную скорбь: он единственный среди нас шестерых, кто искренне переживает смерть друга. Я не чувствую тяжести утраты, потому что знал Цесаревича без году неделю, но остальные…
Великие Князья во главе с Императором, а также члены правительства и высшие чиновники государства после прощания сразу укатили в рабочие кабинеты, их жены и родственники собрались в Императорских покоях, и Великий Князь Игорь Всеволодович Шувалов — единственный из высших одаренных, оставшихся в Екатерининском зале. Он стоит на небольшом возвышении позади нас и внимательно наблюдает за лицами посетителей.
На лицах бездарей печаль, а в глаза некоторых из них стоят слезы. Стараниями Министерства печати и информации Империи Алексей был популярен в народе, его пиарщики не зря ели свой хлеб. Любые новости о наследнике подавались исключительно в положительном ключе, исключение составляло лишь видео об измене его нареченной — княгини Воронцовой, но даже оно сыграло в плюс и повысило рейтинг будущего самодержца.
Время, отведенное для прощания, подходит к концу, мои мышцы затекли, во рту пересохло, а мочевой пузырь буквально лопается от переполняющей его жидкости. Когда стрелки висящих на стене часов показывают полдень, я, наконец, вздыхаю с облегчением. Церемония окончена. Двери, ведущие в зал закрываются, толпа покидает дворец, и я опрометью несусь в туалет. Уже через три минуты мы вшестером должны выйти из Екатерининского зала с гробом Цесаревича на плечах.
Шувалов ловит меня в коридоре, сомкнув на плече железную хватку.
— Держи ухо востро! — шепчет он, не разжимая губ. — Гвардия работает спустя рукава, здесь сейчас — проходной двор, можно ожидать чего угодно и от кого угодно!
— Мы же в Кремле?! — недоуменно переспрашиваю я. — Разве есть в Империи место безопаснее?!
— Час назад прислали предупреждение о нападении, но ничего конкретного! — сообщает Великий Князь и стремительно покидает уборную. — Возможно, ложное! В любом случае не
От Большого Кремлевского Дворца до входа в Архангельский собор — усыпальницу российских императоров и членов их семей идти всего ничего. Там тело Алексея положат в белокаменный резной саркофаг, символизирующий собой Свет, закроют тяжелой крышкой и забудут навсегда. По обе стороны от приготовленного для похоронной процессии пути стоят плотно сгрудившиеся люди, лица и одежда которых сливается в разномастный гобелен, который внимательно читает Шувалов следующий за нами в составе небольшой процессии, состоящей из учителей Цесаревича.
Темно-зеленый лакированный гроб так тяжел, как будто сделан из чугуна. По старой русской традиции мы несем покойника ногами вперед. Впереди идут братья Юсуповы, посередине — Трубецкой и Апраксин, а сзади — я и Бестужев. Нарушая все писаные и неписаные табу, парень идет, повернув голову к гробу, и неотрывно смотрит на мертвое лицо Цесаревича.
Из зеленых глаз Бестужева-младшего текут крупные слезы. Кажется, что все камеры нацелены только на него, и я с ужасом представляю, что уже завтра эту картинку будут обсуждать в Телеграфе, Имперском вестнике и бесчисленном количестве блогов, каналов и желтых газетенок. Что в них нафантазируют авторы, известно одному лишь Разделенному!
Отвлекшись на Бестужева, я теряю бдительность и потому замечаю ангельские личики Мангуста и Кота, когда мы оказываемся в нескольких шагах от них. И узнаю мальчишек только благодаря виноватому взгляду приютской гримерши, направленному на меня. Пацаны одеты в форму воспитанников Царскосельского лицея и стоят по бокам от Марии Пантелеевны, которая играет их заботливую мать, расстроенную смертью наследника Престола. В глазах женщины стоят слезы. Слезы прощания.
Слезы прощания?! Я окидываю взглядом мозаику лиц, и меня прошибает холодный пот! Приютские здесь, почти всем составом?!
На моем левом плече гроб с телом покойного, мы находимся в движении, но, крепко удерживая бронзовую скобу, я умудряюсь обернуться и встретиться взглядом с Великим Князем Шуваловым, который следует за нами на некотором отдалении в компании учителей и слуг Цесаревича.
Великий Князь понимает меня с полуслова. Фиолетовые глаза вспыхивают двумя сапфирами, старик прыгает с места, проносится над нашими головами и приземляется между гробом и мальчишками. Кот и Мангуст срывают с тощих шей цепочки с болтающимися на них крупными кулонами, соединяют их, и на месте пацанов врывается Сверхновая.
Время замедляется, звуки тянутся и уходят в низкий диапазон, а картинка перед глазами практически застывает. Великий Князь поднимает руки, и вспыхнувшая фиолетовая полусфера накрывает гроб с телом и нас шестерых. Вторая, гораздо большая по размеру, вбирает в себя толпу скорбящих, а затем сияющее перед нами рукотворное солнце взрывается.
Оно беснуется между фиолетовыми полусферами, выжигая всех, кто находится между ними, а я с ужасом наблюдаю за Великим Князем, угасающим на глазах. Пытаюсь отдать ему крохи Силы, которые есть в моем распоряжении, но он не принимает ее, и фигура Шувалова начинает уменьшаться. Она тает, словно эскимо в жаркий летний день, и через несколько секунд на брусчатку падает иссохшее, похожее на мумию, мертвое тело деда.