Кодекс чести Вустеров
Шрифт:
– Книжку?
– Книжку.
– Сначала сходи поговори с дядей Уаткином.
– То есть как?
– Очень просто. Не то, чтобы я тебе не доверяла, Берти, лапочка, но я буду чувствовать себя куда спокойнее, если книжка пока останется у меня, и ты будешь знать, что она у меня, а я уверена, что моё спокойствие для тебя дороже всего. Исчезни, Берти. Дуй к дядюшке, хватай его под жабры, а потом поговорим.
Я нахмурился.
– Можешь не сомневаться, - холодно произнёс я, - сейчас исчезну. Но дуть к твоему дядюшке - слуга покорный. Хотел бы я посмотреть, как схвачу его за жабры!
Она пытливо, если так можно выразиться, на меня посмотрела.
– Но, Берти, никак ты пытаешься
– Ты жутко догадлива.
– Послушай, ведь ты не оставишь меня в трудный час?
– Ещё как оставлю. И не поморщусь.
– Неужели тебе не нравится наш шикарный план?
– Нет. Дживз заявил, ему приятно, что он оказался тебе полезен. Так вот, мне от него пользы никакой. Я считаю, его идея побила все рекорды дурости, и, честно признаться, поражён, что она пришла ему в голову. Давай сюда книжку, Стефи, не тяни резину.
Помолчав с минутку, она задумчиво произнесла:
– Я сильно подозревала, что именно так ты себя и поведёшь.
– А теперь твои подозрения подтвердились, - отпарировал я.
– Не валяй дурака, Стефи. Гони книжку Гусика.
– И не подумаю.
– Дело твоё. Тогда я пойду к Свинке и всё ему выложу.
– Валяй. Но прежде чем ты успеешь приблизиться к нему на пушечный выстрел, я разыщу дядю Уаткина и тоже всё ему выложу.
И она вздёрнула подбородок совсем как нашкодившая девчонка, уверенная, что её никогда не поймают на содеянной пакости, а я неожиданно почувствовал себя жуком, наколотым на булавку. По правде говоря, у меня и в мыслях не было, что Стефи сможет так ловко вывернуться и припереть меня к стенке. Я пораскинул мозгами, но, к сожалению, ничего кроме глубокомысленного «гмм» выдавить из себя мне не удалось. К чему скрывать - Бертрам был ошарашен, хуже не придумаешь.
– Ну что, съел? Теперь будешь паинькой?
Сами понимаете, парню, который только что мужественно поставил девицу на место, не слишком приятно превращаться в размазню и чуть ли не умолять ту самую девицу о пощаде, но, - увы!
– выхода у меня не было. Мой голос, до этой поры твёрдый и властный, неожиданно дал петуха.
– Но, Стефи, прах побери! Ты ведь шутишь, верно?
– Если ты сей же час не отправишься умасливать дядю Уаткина, тебе будет не до шуток.
– Послушай, разве я способен его умаслить? Ты не можешь требовать, чтобы я обрёк себя на смертные муки.
– Могу. И при чем здесь смертные муки, скажи на милость? Не бойся, он тебя не съест.
Её слова заставили меня задуматься.
– Что правда, то правда, - неохотно согласился я.
– Пожалуй, это единственное, чего он со мной не сделает.
– Не психуй, Берти. Считай, ты идешь к зубному врачу.
– Лучше б мне пойти к шести зубным врачам, чем к твоему дяде.
– Тогда представь себе, какое ты испытаешь облегчение, когда всё закончится.
По правде говоря, никакого облегчения я себе представить не смог. Я посмотрел на Стефи в надежде, что её всё-таки удастся вразумить и разжалобить, но выражение на её ангельском личике было и оставалось таким же каменным, как ресторанный бифштекс. Киплинг был прав. Проклятое племя, эти женщины. Никуда от этого не денешься.
Я попытался в последний раз воззвать, если так можно выразиться, к её лучшим чувствам.
– Ты не отступишься от своего решения?
– Ни на шаг.
– Несмотря на то, - извини, но приходится тебе напомнить, - что я угостил тебя в Лондоне шикарным ленчем, не скупясь ни на какие затраты?
– Вот именно.
Я пожал плечами, должно быть, совсем как один из римских гладиаторов (если помните, я уже говорил, что эти ребята развлекались, набрасывая связанные узлами простыни на кого не попадя), которому неожиданно сообщили, что он доигрался и настал его
– Что ж, придётся пойти, - сказал я.
Она просияла, и улыбнулась мне, как нежная мать проказнику-ребенку.
– Ах ты, мой храбренький! Так держать, Берти!
В другое время я ни за какие коврижки не потерпел бы столь фамильярного обращения, но в данный момент мне было не до воспитания наглой девицы, тем более, что в этот трудный час для меня ничто уже не имело значения.
– А где сейчас твой жуткий дядюшка?
– Наверняка в библиотеке.
– Ладно, я пошёл.
Не знаю, рассказывали ли вам в детстве историю о собаке, сожравшей бесценную рукопись одного деятеля, над которой он корпел всю жизнь. Если помните, в результате этот деятель посмотрел на пса с немым укором и воскликнул: «О, Алмаз, Алмаз, тебе неизвестно (а может, неведомо тебе), что сделал ты (или - что ты содеял) и как (или - сколь) мне тяжело (а может, тяжко)». Стишки засели у меня в голове с юных лет, а говорю я это к тому, что выходя из комнаты, я посмотрел на Дживза совсем как тот деятель на собаку. Само собой, цитировать я не стал, но думаю, Дживз и так всё понял.
По правде говоря, я предпочёл бы, чтобы Стефи не закричала мне вслед: «Ату его! Ату!» Шутка, я бы сказал, в дурном вкусе и вовсе даже не к месту.
ГЛАВА 9
Те, кто хорошо знают Бертрама Вустера, разбуди их ночью, скажут вам, что он, как правило, парень несгибаемый, и даже когда дела его плохи, поднимается по самым гнилым ступеням самого себя к сияющим вершинам совершенства. Не часто бывает, что я вешаю нос или перестаю радовать друзей лучезарной улыбкой.
И тем не менее, хочу вам честно признаться, что, направляясь в библиотеку на выполнение стефиного задания, которое и в кошмарном сне не приснится, я чувствовал, что удача повернулась ко мне, мягко говоря, спиной, а счастье изменило с первым встречным. Я брёл по коридору, понурившись, а ноги мои, как пишут в книгах, стали свинцовыми и явно не желали следовать в заданном направлении.
Стефи сравнила предстоящий мне дурацкий розыгрыш с визитом к зубному врачу, но к концу своего путешествия я чувствовал себя вовсе даже не пациентом, а мальчишкой, которому предстояла запланированная встреча с директором школы. Если помните, я рассказывал, как однажды в юном возрасте прокрался ночью в логово Обри Апджона, надеясь полакомиться печеньем, и неожиданно столкнулся с вредным старикашкой нос к носу, причём я был одет в весёленькую пижаму, а он - закован в твидовый костюм и гнусную усмешку. Перед тем как мы расстались, он назначил мне на завтра свидание в том же месте в половине четвёртого, и сейчас мои ощущения почти полностью совпали с теми, которые я испытывал в ту далекую минуту, когда постучал в директорскую дверь и услышал, как голос, весьма отдалённо напоминавший человеческий, пригласил меня войти.
Единственное различие заключалось в том, что если Обри Апджон находился в полном одиночестве, сэр Уаткин Бассет развлекался в компании. Когда я занёс руку, чтобы постучать в дверь, до моего слуха донеслось невнятное бормотание голосов, а когда вошёл в библиотеку, то убедился, что уши меня не обманули. Папаша Бассет сидел за столом, а рядом с ним стоял констебль Юстас Оутс.
Данное зрелище окончательно меня доконало. Не знаю, сажали ли вас когда-нибудь на скамью подсудимых, но если вам доводилось бывать в подобной ситуации, вы поймёте, что воспоминания такого рода не вышибешь из памяти за просто так; я имею в виду, если спустя какое-то время вы вдруг увидите перед собой восседающего мирового судью и торчащего как столб констебля, душа у вас наверняка уйдёт в пятки, и вообще, вы почувствуете себя, хуже не придумаешь.