Кодекс экстремала
Шрифт:
– И теперь у тебя новый шеф? – Я кивнул в сторону шезлонга.
– Да, – не совсем радостно ответил Сергей. – Теперь у меня новый шеф.
Люди в спасжилетах принялись оседлывать «банан». Я смотрел, как они суетятся, стараясь занять место поближе к носу. Последнее седло осталось свободным.
– Ну-ка, – сказал я Сереже, – дай мне жилет.
Я скинул с себя джинсы и майку, надел мокрый жилет, а застежки на груди затянул уже тогда, когда резиновый снаряд на малом ходу вышел из зоны купания. Сережа обернулся, посмотрел на притихших в ожидании пассажиров и врубил на «Ямахе» форсаж. «Банан», с ревом пробивая волны, полетел вперед.
Недостачу пассажиров Сережа заметил только тогда, когда на крутом повороте «банан» перевернулся, подпрыгнул, как мяч, и свалился на головы вконец осчастливленных людей. Я не стал дожидаться, когда они возьмут «банан» штурмом, а затем подберут меня, и быстро поплыл к берегу.
Все сомнения я утопил в море и вышел на песок таким, каким был прежде, – человеком, привыкшим подчиняться судьбе и крутить рулетку, которая эту судьбу определяла. Рассчитался с новым хозяином проката, сгреб одежду в охапку и, не одеваясь, пошел по тропе вдоль крепостной стены, мимо барбакана и крепостных ворот, затем вниз по выжженному склону к оазису эмвэдэшного пансионата.
Зайдя во дворик дачи, я закрыл калитку на защелку, снял развешанный на проволоке после стирки горный комбинезон и надел его. Он не облегал тело, был достаточно просторным для того, чтобы спрятать в его карманах оружие.
Потом я закрылся в душевой, приподнял ванну за края, сдвигая ее в сторону, разобрал открывшийся под ней квадрат кафельных плиток и вынул из тайника завернутые в промасленную тряпку трофейный «ТТ» и наручники, которые мне подарил на день рождения Кныш.
В восьмом часу, когда солнце свалилось за исполинскую пирамиду горы Сокол и на поселок опустилась прохлада, я вышел из дачи, поднялся по Новосветскому шоссе до улицы Морской с извечным запахом навоза и подошел к дому, во дворе которого стоял небольшой фанерный флигель.
Собака, скучающая на крыльце дома, меня узнала, резво вскочила на лапы и, виляя хвостом, подбежала ко мне. Во мне что-то сжалось, по коже побежали мурашки, словно к затылку приставили автоматный ствол. Такого раньше со мной не случалось. Похоже, во мне крепко засел страх перед псами.
Я прошелся по дворику в сопровождении приветливого кобеля, недоверчиво поглядывая на его открытую пасть и болтающийся, как тряпка, язык, послушал, как в летнем душе шумит вода, и приблизился к двери флигеля. Она была незаперта. Пригнув голову, зашел в комнату, пробежал взглядом по койке, тумбочке, журнальному столику, на котором стояла глубокая тарелка, доверху наполненная вареными креветками, и сел в старое продавленное кресло.
Ждать пришлось недолго. Дверь распахнулась, и на пороге выросла фигура Леши. Он вытирал голову махровым полотенцем и заметил меня не сразу.
– Очень кстати, – сказал он, протягивая мне руку и с каким-то настороженным вниманием глядя мне в глаза. – А я креветок
Он стал одеваться. Я молчал. В комнате повисла напряженная тишина.
– Ну мы и вляпались в историю с этой твоей «сестричкой», – сказал Леша, не оборачиваясь и натягивая на ноги светлые шелковые брюки. Он чувствовал мое настроение и пытался чем-то заполнить пустоту. Леша словно поторапливал меня: ну давай выкладывай, что держишь на душе.
Пистолет в кармане комбеза врезался стволом мне под ребро. Надо было достать его и положить на стол сразу, как только я вошел в комнату.
– Ты чего молчишь? – спросил Леша.
– Думаю.
– О чем?
– С чего начать.
Леша облачился в белую рубашку, причесался перед осколком зеркала и сел на койку напротив меня.
– Начинай с середины, – посоветовал он. – Чего ты морщишься?
– Пистолет мешает.
Выражение на лице Леши не изменилось. Он спокойно смотрел мне в глаза. Наши взгляды столкнулись где-то посредине комнаты, и тишина зазвенела.
– Так вынь его и положи на стол, – произнес он.
– Ты прав, – кивнул я, проталкивая руку в карман. – Так я и сделаю.
«ТТ» ударился тяжелой рукояткой о поверхность стола. Я положил его с таким расчетом, чтобы Леша мог дотянуться до оружия так же легко, как и я.
– Заряжен? – поинтересовался Леша.
– А как же!
– Надо было все-таки взять его с собой, когда мы на Барсучью поляну полезли, – сказал Леша, разделывая креветку и поглядывая на меня: как я отреагирую на его слова. – Тогда бы эти жулики разговаривали с нами иным тоном.
Тут уж я не сдержался и хлопнул ладонью по колену.
– Ну ладно, хватит! Я все знаю.
– Все? – после недолгой паузы уточнил Леша и потянулся за следующей креветкой. Я невольно проследил за его рукой. Взять вместо креветки пистолет ему ничего не стоило. Леша, похоже, догадался о моих мыслях и, демонстрируя благородство, придвинул тарелку ближе к себе, подальше от пистолета.
– Да, я знаю все, – повторил я.
– Смелое заявление.
– Сам понимаешь, я долго шел к тому, чтобы сказать это.
– Мы долго шли, – поправил Леша, делая ударение на первом слове.
– Не мы, а я. К сожалению, наши пути оказались разными.
– Ну, это еще вопрос спорный… Да ладно! Я готов тебя выслушать. Валяй, к какому умозаключению ты пришел? – Он перестал есть, вытер руки полотенцем, взбил подушку, сунул ее за спину и скрестил руки на груди. – Я весь внимание!
Если бы я не располагал двумя последними фактами, то, глядя на самоуверенного и спокойного Лешу, отрекся бы от своей версии. Он нравился мне даже сейчас – своим умом, талантом перевоплощения, своей артистической многоликостью и обаянием.
– Самое грустное в этой истории заключается в том, что я потерял друга, – сказал я. – Ты сыграл роль прекрасного человека, романтика, искателя приключений, который одновременно мог быть и верным другом, и авантюристом. Такого мне всегда не хватало в жизни. Я привязался к твоему герою. Он был нужен мне… Но спектакль закончился. И вместо Леши передо мной сейчас сидит артист, которому по своим качествам никогда не подняться до уровня своего героя… Такое, наверное, случается у артистов.
Леша слушал меня спокойно. Даже у человека, которого он играл, не было столько самообладания. Я же разволновался и все порывался встать с кресла, но комната была настолько мала, что по ней невозможно было бы расхаживать.