Кодекс экстремала
Шрифт:
Я выпрямился. Незнакомец уже не вызывал у меня опасений. Если бы он хотел что-нибудь сотворить со мной, то сделал бы это без лишних разговоров.
– Кто вы такой? – спросил я его. – Я никак не могу вас узнать.
– В этом нет ничего странного – здесь совершенно темно, – усмехнулся незнакомец. – Кроме того, мы ни разу не встречались, хотя… Хотя однажды говорили по телефону.
– Секундочку! – сказал я, бесцеремонно взял незнакомца под локоть и вывел на улицу, чтобы увидеть его лицо в свете фонарей. – Так и есть! Вам повезло, я вас узнал. Ведь вы Виктор Резоевич Гурули? Так сказать, генеральный
Гурули не мог не уловить крепкий запах спиртного, который струился от меня, как выхлоп из автомобиля, и не понять, что я издеваюсь над ним, но ответил очень даже доброжелательно:
– Почему вы говорите «как будто»? Я действительно генеральный директор акционерного общества. Только называется оно «Милосердие». Странно, однако, то, что вы меня узнали. Где вы могли меня видеть?
– На похоронах вашей чрезмерно умной предшественницы.
– Как? И вы там были?
– А чему вы так удивляетесь? Ведь я был страстным поклонником ее коммерческого таланта, одним из ее лучших клиентов. Разве вам надо об этом напоминать?
– Да-да, – кивнул Гурули, кинул взгляд на автомобиль, затем поднял руку и щелкнул пальцами. – Именно потому я и разыскивал вас сегодня весь день. Я должен…
Молодой человек, вышедший из автомобиля, подошел к нам и протянул Гурули кейс.
– Так вот, – продолжил коммерческий директор, – я должен принести вам свои извинения… – Я чуть было не уточнил: «За то, что вы чуть не ухлопали меня у памятника морскому десанту?» – Может быть, поднимемся к вам?
– Может быть, – ответил я тоном, которым посылают ко всем чертям, и пошел по лестнице вверх. Я сейчас был не в форме, не в том настроении, чтобы заниматься Гурули и решать те ребусы, которые он намеревался мне подкинуть.
Гурули шел за мной совершенно бесшумно. Любопытные у него были ботиночки – каблуки не стучали по бетонной лестнице, по которой, кажется, стучат даже лапы кошек. Что у него в кейсе? Для чего его «шестерка» передал чемоданчик столь демонстративно?
У своей квартиры я несколько помедлил, затем протянул руку к соседней двери и позвонил. Из Славика, конечно, свидетель тухлый получится, но выбора не было. Сосед долго не открывал, зато невнятно прокричал из-за двери: «Щас! Не ломись, как жаба в колодец, иду уже!» Появился он на пороге в своем обычном виде: рваная тельняшка, спортивное трико с отвислыми коленями, недельная небритость, глаза ушли в глубь черепа, словно улитка в свою валторну, волосы на голове склеились в многочисленные рожки. Все ясно: человек серьезно посвятил себя любимому занятию. Утром его можно будет пытать, но он не вспомнит, что накануне вечером я потревожил его и что рядом со мной стоял высокий мужчина с тонкой ниточкой усов и серебристым налетом седины на длинных бакенбардах. К счастью, Гурули не был осведомлен о свойствах памяти Славика.
– Это ты звонил мне сегодня утром? – спросил я первое, что пришло мне в голову.
– Я? – переспросил Славик и качнулся назад, словно приготовился к тому, что вслед за моим вопросом последует удар в нос. – Куда звонил? К тебе? Не, не звонил! Это не я. Зачем мне звонить? Ты мне ничего не должен, чтоб я по утрам тебе звонил.
– Да? Странно. Кто ж это звонил? А я подумал, что это ты.
– Не, не я. Зачем
Гурули, не скрывая, смотрел на меня с насмешкой. Я провернул ключ в замке и зашел в прихожую. Славик прикрыл свою дверь, но не до конца, и следил за нами через щель.
– Прошу, – сказал я коммерческому директору, кивая на диван в комнате, а сам пошел на кухню и, пристроившись у крана, залпом выпил три стакана холодной воды.
Под ногами Гурули поскрипывали половицы. Он ходил по комнате. Я встал в дверях и, прислонившись к косяку, стал сопровождать его взглядом. Генеральный директор с любопытством рассматривал книги в шкафу, фотографии девушек и маленькие этюды, нарисованные Демчуком, которые прикрывали стену, словно марки на почтовом конверте.
– А у вас, оказывается, довольно разносторонние интересы, – сделал он мне комплимент.
– С чего вы взяли?
– Я сужу по книгам и, – он кивнул на стену, – по живописи.
– Картины рисовал не я, книги тоже не я писал.
– Ах вот в чем дело! Тогда приношу свои соболезнования.
Ничего, чувством юмора этот Гурули не обделен.
– Давайте ближе к делу, – поторопил я его.
– Правильно! – кивнул Гурули. – Время клиента надо беречь, как свое собственное. Секундочку!
Он расстегнул пуговицы темного двубортного пиджака, запустил пальцы в маленький карманчик на боку жилетки и достал изящные золотые часики на цепочке.
– Сейчас двадцать два семнадцать… Я отниму у вас от силы десять минут.
Гурули сел на диван, положил кейс себе на колени и щелкнул замками. Я не видел, что внутри, – мешала крышка.
– Для начала распишитесь в ведомости. – Он достал лист, надел очки. – Три миллиарда восемьсот семьдесят миллионов плюс семьсот миллионов от процентов. Сумма, разумеется, указана в купонах, но это всего лишь для проформы. Я выдам вам долларами… Что вы на меня так смотрите? Что-нибудь не так?
Началось! Что-то давненько никто не пытался втянуть меня в очередную грязную историю.
– Значит, вы хотите вернуть мне деньги по вкладу? – спросил я, опускаясь на стул напротив Гурули.
– По вкладу и процентам, – уточнил он.
– Вот как! Даже по процентам! Дайте-ка взглянуть на вашу бумажку.
Я взял ведомость. Заполнена единственная графа: «Вацура Кирилл Андреевич». Напротив ФИО – «4 570 000 000». Ниже: «Получил… Дата… Подпись».
– Вы хотите, чтобы я подписал эту ведомость? – спросил я.
– Так положено, – пожал плечами Гурули.
– Если положено, то почему «Милосердие» не выдало мне какой-нибудь бумажки, подтверждающей, что я внес деньги?
– Не выдало? – Гурули неплохо сыграл удивление. – Что вы говорите! Но этого быть не может!
– Может. Ни квитанции, ни расчетной книжки, никаких других документов.
– Безобразие! – покачал головой генеральный директор, снял очки, положил их в кейс и тише добавил: – Я вам вот что скажу. Конечно, о покойниках не принято говорить плохо, но Эльвира в последние месяцы жизни совсем запустила работу с вкладчиками. Одних финансовых нарушений было не меньше десятка. В то же время она совершенно не воспринимала критику в свой адрес. Я был не в силах повлиять на нее. Но, поверьте, больше этого не повторится. «Милосердие» вернет себе былую славу и доброе имя.