Кодекс Оборотня 3

Гарднер Эрик

Когда остается непроизнесенным одно имя, лицо некроманта больше похоже на оскаленный череп, в котором каким-то чудом сохранились глазные яблоки. Под его ребрами ничего нет. Там не бьется сердце, там копошится нечто, похожее на огромного черного, перевернувшегося на спину жука-могильщика.

А за моей спиной подкрадывается тьма. Скользит под землей, как ядовитая черная змея в своей узкой норе, и выныривает передо мной. Вместе с облачком пара в заледеневший воздух я выдыхаю последнее имя — настоящее имя некроманта. Аунан!

— Забери только то, что принадлежит

тебе! И убирайся вон! — говорю я тьме, на миг отведя флейту от губ.

Тьма прокатывается надо мной волной, обдав холодом, принимает вид огромной черной кладбищенской крысы, вцепляется в остатки плоти некроманта, в кости, рвет это все на мелкие куски, чтобы добраться до его черной души, скрывавшейся тысячелетиями за чужими именами и жизнями.

Добравшись до желаемого, она заглатывает это целиком, опять же как змея, и огромной черной гадюкой ускользает прочь.

Флейта смолкает, потому что у меня уже кончились силы. И тут же гаснут искры. Мне кажется, что мир кружится вокруг меня, хотя ничего нельзя различить, кроме черноты. В какой-то миг я подумал, что потерял сознание. И вдруг в темноте вспыхнул магический огонек.

С холма спустился О’Шэннон. Осторожно ступая по пеплу, он дошел до центра, где стояла жуткая, слепленная из скелетов скульптура, которая при его приближении рассыпалась. О’Шэннон остановился, спешно прижал к лицу белый платок, чтобы не вдохнуть частицы праха, поднял обугленный оскаленный череп. Потом отбросил его прочь, напряженно вглядываясь во тьму.

— Почему ты не отзывался раньше, Хозяин земли? — негромко произнес он. — Мы давно разыскивали тебя. Ты был нам так нужен!

— Я знаю, — прошептал я.

— Руари? — пораженно воскликнул О’Шэннон, расслышав и узнав мой голос. — Не может быть!

Он подошел, магический огонек, двигающийся перед ним, осветил меня. Флейта все еще была в моих руках.

— Ты был всегда рядом! — сокрушенно воскликнул маг. — Ты все знал! Но почему…

— Сейчас мне хотелось бы побыть одному, Энгус, — прервал я его. — Это были хорошие люди…

Я поднес к губам флейту. О’Шэннон попятился от меня. Я заиграл тягучую неспешную мелодию, разворачивая далекую грозу и направляя ее к нам. Через минуту травы вокруг нас нещадно трепал ветер, небо затянули тучи и на землю упали первые капли ливня, чтобы смыть с нее пепел. О’Шэннон бежал прочь, чтобы укрыться от обрушившейся непогоды. А на месте пепелища уже прорастали побеги, вытягивались ветви, лопались почки, разворачивая молодые листья, распускались нежные бутоны, наполняя воздух ароматом. Когда передо мной оказались заросли боярышника, флейта исчезла из моих рук, а я, развернувшись, пошел прочь.

По голове барабанил ливень, я шел в сторону бойни пастуха. Сил почти не осталось, казалось, что я рухну на полпути и усну прямо под струями. Но из-за стены дождя неожиданно проступил деревянный

сарай, а я едва не упал, споткнувшись о валявшуюся лестницу. И тут увидел Грэга. Пастух лежал около лестницы, слабо дышал.

— Грэг!

Я наклонился над ним, испугавшись, что бедняга подскользнулся и свалился с крыши. Он посмотрел на меня и слабым голосом зашептал:

— Сначала пришла девушка. Потом он — следовал за ней футах в трехстах. Будто следил за ней. Но, когда зажегся свет в холмах и послышалась музыка сидов, он окликнул ее и отдал ружье… Я лишь хотел поговорить с ней, Руари…

Я наконец заметил пробитое пулей плечо и услышал, как щелкнул взведенный курок. Распрямился, глядя на направленное на меня ружье.

— Привет, Джил.

— Я научилась стрелять, Руари, — сказала она. — Ходила на тренировки. Я не промахнусь, как мой отец. Бью прямо в яблочко!

— Я же дал тебе обещание. Твоего папаши больше нет. Можешь уезжать куда угодно!

— И ты оставишь меня в покое? Нет! Твое обещание ничего не стоит. Ничего не стоит! Не лги мне сейчас! Ты же не лгал раньше. Так скажи и сейчас правду!

Я стоял и смотрел на нее. Усталость, вина, разочарование в предавшей меня смешались в странный коктейль.

— Зато ты лгала… Я убью тебя, Джил, — негромко сказал я, понимая, что только что сам подписал себе приговор. — Найду и убью. Ты предала меня. Нет ничего хуже, чем предавать того, кто доверяет тебе, кто любит тебя, кто не может любить никого кроме тебя. Это как проклятие.

— Проклятие? О нет. Просто ты не человек! И твоя звериная природа сильнее, ты не умеешь прощать. И не хочешь!

— Для начала ты даже не просила простить тебя! — прорычал я, начиная злиться. — Но, даже если б я и хотел, то не смог бы. Да такое и не прощают!

Все прежние чувства, которые я испытывал к Джил, вдруг обернулись ненавистью. Я смотрел на нее, и мне казалось, что передо мной стоит человек, которого я не знаю. Не было знакомого запаха, от которого раньше все сжималось внутри, который рождал в душе страсть и нежность. А еще она нисколько не сомневалась в своей правоте, не чувствовала вину даже за то, что подстрелила ни в чем не повинного Грэга. Она на миг поджала губы, прищурив глаза.

— Мне жаль, но я хочу жить, — Джил нажала на курок.

Боль взорвала сердце. Я с воплем упал на траву, задыхаясь и теряя сознание.

— Руари! — услышал я словно через воду, залившую мне уши. — Руари!

Меня хлестали по щекам, но я после короткого проблеска сознания опять падал во тьму, не видя перед собой ничего и не в силах сделать вдох, словно тонул в чернильном омуте. Меня сильно ударили в грудную клетку, туда, где замерло сердце. А потом на лицо выплеснули что-то теплое. Встряхнули. Я судорожно вздохнул и сел. Через мгновение увидел перед собой физиономию Фалви, продолжающего трясти меня.