Кодекс скверны. Разжигая Пламя
Шрифт:
– В смысле – там Керс?
– Да в прямом! Оказывается, они ещё осенью его освободили. Так что, брат, нам есть, куда податься. Я уже всё обдумал, последнее слово за тобой. И хер бы с твоей упёртостью, подумай о Твин. Погибнет же…
Испытующе посмотрев на него, Харо угрожающе оскалился:
– Если это шутка такая, я тебе язык вырву и в твою же жопу засуну, всосал?
– Чёрт, да я серьёзно! – Слай раздражённо поднял глаза к небу. – Ну вот сам подумай, мы будем на свободе, вчетвером, как раньше. Можешь со мной хоть вообще не разговаривать, но что насчёт остальных? Они же твоя семья. У нас появился шанс снова быть вместе, и мы не
Харо молчал. Молчал довольно долго. Слай представил, как у того в голове со скрипом крутятся заржавевшие шестерёнки, что в тех часах, однажды найденных в Пустошах Керсом. Правда, починить их полностью у него так и не вышло, может, хоть с этим вот не всё потеряно.
– Чёрт, не тупи, Харо! Что тебе здесь вообще ловить? Или охота девчонку сторожить до самой деструкции?
При её упоминании Сорок Восьмой как-то подозрительно опустил глаза. Смерговы потроха, этого ещё не хватало!
– Постой, братишка, ты что, залип на неё?! – Слай изумлённо присвистнул. – Скажи мне, что я ошибаюсь!
– Не твоё дело!
– Ты вообще в своём уме, дружище?! Ежа тебе песчаного в зад! Нашёл, в кого!..
– Я же сказал! – прорычал Харо, но тут же запнулся, смекнув, что выдаёт себя с головой. – Ладно, я с вами, задрал уже. Только дай мне пару дней.
Усмехнувшись, Слай похлопал друга по плечу:
– Ну вот и отлично. Уходим сразу после праздника, так что времени тебе хватит.
Харо подобрал лук, задумчиво покрутил его в руках и обернулся.
– Не знаю, кто тебя так, – он кивнул на ещё не заживший синяк под глазом, – но, похоже, сработало: наконец-то мозги на место встали.
– Ага, – Слай скривился, – выдали волшебную пилюлину… Умник, мать твою!
Глава 7
За окнами кареты медленно проплывали свежевыкрашенные фасады домов, торговые лавки и закусочные, пестреющие гирляндами бумажных цветов. Простолюдины в бесцветных одеждах скромно жались к краю тротуаров, дамы в вычурных убранствах горделиво шествовали под руки с такими же вычурно разряженными кавалерами. Но стоило взглянуть отстранённо, поверх них всех, сразу становилось заметно, насколько обезличивает толпа, отнимает статус и обесценивает роскошь, смешивая краски в поток живой реки, стремительно стекавшейся к Центральной площади, где ожидалось выступление короля. По традиции, после высокопарных речей и очередных обещаний лучшей жизни, прямо в толпу выбрасывались десятки тысяч золотых. И, очевидно, даже представители благополучных слоёв общества не брезговали щедростью монаршей длани.
Ровена задумчиво рассматривала витрины и окна, воображая себя на месте дочери какого-нибудь купца, чтобы хоть как-то справиться со своей тревогой. Вот она в лёгком платье и в забавной шляпке с атласной лентой спускается в кофейню, украшенную длинными вазонами с разноцветными петуниями; занимает свободный столик и, наслаждаясь ароматным чаем со свежей сдобой, с любопытством наблюдает за прохожими. А после, взяв под руку приятельницу-соседку, прогуливается по мощёным улочкам, вдыхает аромат цветов и сплетничает о каком-нибудь кавалере, настырно требующем её сердце и руку в придачу.
От такой картины на душе стало вдруг тепло и уютно. Ровена даже почувствовала лёгкий укол зависти к сверстницам, живущим размеренной и беззаботной жизнью, не знающим страха и бессонных ночей.
Кортеж продвигался до безобразия медленно из-за бесчисленных
Кузины не умолкали ни на минуту, перемывая косточки каждой фрейлине. Как бы ни раздражала Ровену их болтовня, она всё же старалась прислушаться к ней, желая отвлечься от предстоящего, но поджилки предательски тряслись, а мрачные мысли то и дело заставляли воображение рисовать самые ужасающие картины, где дядя застаёт её с уруттанцами, обвиняет в заговоре против короны и приказывает немедленно казнить.
План Максиана, казавшийся таким безупречным, теперь словно трещал по швам, как ветхая сорочка, полвека пролежавшая в сырой каморке.
И наконец, спустя вечность, кортеж остановился. На площади воцарился настоящий хаос: бурные крики и аплодисменты, ржание коней и не прекращающийся ни на минуту галдёж терзали и без того воспалённый от тревог и недосыпания разум Ровены.
Кучер услужливо открыл дверцу кареты, а алые львы принялись бесцеремонно разгонять назойливых зевак, освобождая дорогу королевской семье. Пропустив кузин вперёд, Ровена нерешительно спустилась на мостовую и огляделась. Ей сразу же бросилась в глаза синяя вывеска в форме капли. Так вот почему Максиан выбрал «Сапфировую Слезу»: она находилась чуть ли ни в пяти шагах от кортежа. Но без Семидесятого даже эти пять шагов казались бескрайне длинными километрами.
С натянутой улыбкой Ровена последовала за кузинами, рассеянно кивая и помахивая рукой приветствующей их толпе. Пятьдесят Девятая не отставала ни на шаг. Как бы случайно замешкав, Ровена поравнялась с осквернённой и незаметно для других дёрнула её за рукав:
– Видишь синюю вывеску? Нам нужно туда.
В ответ та коснулась запястья пальцами, заверяя, что всё поняла.
Площадь пестрела уже успевшими намозолить глаза гирляндами и бумажными фонарями; толпа живым морем колыхалась у высокого парапета в ожидании начала торжества. Гомон заполонил весь мир и невидимым потоком проник в каждую клетку тела, заставляя Ровену ещё больше дрожать от волнения.
Юстиниан с важным видом поднялся на сцену, и толпа с новой силой взорвалась восторженными криками. Королева прибрала подол бархатного платья и бабочкой запорхала вслед за мужем. Манто из куньего меха, выкрашенное в тёмно-зелёный, переливалось на солнце чистейшим изумрудом. Остановившись рядом со своим супругом, она небрежно вскинула руку, приветствуя свой народ. Корнут с Максианом неподвижно застыли позади монаршей четы в ожидании начала торжественной речи.
Кузины выхватили из рук служанок корзины с тепличными розами и поспешили следом за родителями, со слащавыми улыбками швыряя цветы в толпу. В ответ та наградила их аплодисментами и восхищёнными возгласами.
Ровена приняла такую же корзинку и неуверенно поднялась к родственникам. Рассеянно разбрасывая розы, она пыталась справиться со стремительно нарастающим беспокойством: до речи Юстиниана оставалось совсем чуть-чуть. Если получится сбежать сразу, в её распоряжении будет около получаса. Нужно проделать всё естественно, не вызвав ни малейших подозрений. Но получится ли?
Канселариус вышел вперёд и, вскинув руку в приветствии, с чувством и расстановкой принялся повторять уже затёртую до дыр, но ставшую традиционной для праздника легенду об основании первого города Прибрежья.