Кое-что приятное
Шрифт:
И да, она имела все права злиться на Сорена, и тем не менее не злилась. Злобы не было в ней. Не важно, как тяжело ей было за эти пять лет, ему было намного сложнее. У нее был Кингсли, у нее был Уесли, у нее была карьера писателя, ее работа. Сорену пришлось переживать их расставание одному.
– Нет, я не злюсь на тебя. Я злюсь на себя. В этом нет твоей вины. То есть, ты не заставлял меня...
– она замолчала. Ком вернулся в ее горло, блокируя слова. Они накатывали на этот ком, словно бушующая река, наталкивающаяся на дамбу, и ни какое количество глотков, не ослабило бы это
– Ты можешь говорить о нем, - сказал Сорен.
– Я не могу...
– ответила Нора, горячие слезы покатились по ее щекам.
– Тогда я скажу, - начал Сорен, прижимая ее голову к своему плечу, и она почувствовала себя ребенком в руках отца.
– Если и есть на этой земле тот, кто знает каково любить того, кого ты не должен, так это я.
– Кингсли?
– спросила она. Она ощутила, как Сорен кивнул.
– Каждый день больно, - ответил он.
– Некоторые дни хуже остальных. Когда мы вместе, мне проще забыть...
– Что?
– Проще забыть, что мы не вместе. Лучше быть порознь, если не можете быть вместе. Я знаю, ты не хочешь в это верить, но это правда, я сужу по своему мучительному опыту. И я бы уберег тебя от этой боли. Я бы отдал свою жизнь, чтобы защитить тебя от этой боли, Малышка. Но я не могу. Не могу, потому что знаю, выбери ты между любовью к нему и болью, которую причиняет любовь или отсутствием любви и отсутствием боли...
– Я бы выбрала боль, - ответила она, но она хотела сказать, что выбрала бы любовь. Потому что она любила Уесли, а любовь и боль были словно флаг на ее груди с надписью: «Уесли был здесь».
– Так же, как и ты.
Нора крепко закрыла глаза надеясь сдержать поток слез. Она не могла перестать дрожать. Вода была теплой, а тело Сорена еще теплее, но она тряслась так, словно замерзала.
– Больно, - сказала она. Сдерживание слез отдавалось головной болью.
– Бог знает, как это больно. Я знаю, что решение прогнать его было самым сложным для тебя, но обещаю, это к лучшему.
– Как сорвать пластырь, верно? Чем медленнее, тем больнее.
– Она усмехнулась, и было приятно осознавать, что она до сих пор в состоянии смеяться.
– И больно, больно, больно...
– Обычно я люблю боль, но эта другая, - ответила она.
– Не мое тело болит. Это внутри, и я не знаю, как ее заглушить
– Никакое стоп-слово не может защитить сердце, - ответил Сорен.
– Если и существовало бы такое слово, я бы давным-давно использовал его, и затем передал его тебе.
Она не вынесла нежности в его голосе. Она больше не могла сдерживать поток. Плотина сломалась, и подавленный всхлип сорвался с ее губ. Она заплакала. И пока плакала, Сорен успокаивал ее своими сильными, большими руками, поглаживая по дрожащей спине, и его голос нашептывал утешения.
– Ты смеешься так же сильно, как и плачешь. И ты даришь боль так же красиво, как и принимаешь ее. И когда любишь, ты любишь сильнее, чем кто-либо среди тех, кого я знаю, так что не удивительно, что тебе так больно.
– Больнее, чем, когда я ушла от тебя, - ответила она.
– Каким-то образом я всегда знала, что вернусь к тебе. Это же кажется таким... завершенным. Будто нет пути
– Ты не читала книгу Бытия в последнее время?
– спросил он, отклоняясь назад, чтобы посмотреть ей в глаза.
– А должна была?
– Стоило. Я перечитал ее недавно, и заметил кое-что интересное. Сразу после изгнания Адама и Евы из Рая за то, что они вкусили плод Древа Знания, они ни разу не просили Бога вернуть их обратно.
– Нет?
– В Танахе [3] есть два глагола, которые переводятся как "раскаяние". Один - "нахам", который означает "скорбеть". Другой - "шув", обозначающий "возвращаться". Ева обвиняла змею, а Адам обвинял Еву, но ни разу они не попросились обратно в сад, они не просили возвращения, и поэтому не вернулись. И далее, в Новом Завете, есть Притча о Блудном сыне, которая показывает нам, как должна была закончиться история - возвращением Адама и Евы в Эдем и к радующемуся Богу. Поэтому я никогда не верил в концепцию "счастливого падения". Потому что за последние пять лет, если бы ты пришла и попросилась принять тебе обратно, я бы сделал это, не задумываясь. Я не могу принять то, что бесконечный Господь любил своих детей меньше, чем я люблю тебя.
3
еврейская библия
– И ты принял меня, не задумываясь, - ответила она, вспоминая тот момент в святилище «Пресвятого Сердца», когда она положила ошейник на вытянутую руку Сорена, тот момент, когда его пальцы сжали белую кожу, он держал его с таким же почтением как держал свои четки. Один стук сердца. И все. Она снова принадлежала ему.
– Миссис Мэйвуд сказала, что ее муж верил в настоящий рай, который сейчас, а не тот, что нас ждал впереди.
– Мы заставили друг друга пройти через ад, - сказал Сорен.
– И мы сами сделали наш Ад. Возможно Рай тоже в наших руках. Может ничто не заканчивает, даже когда все указывает на конец света.
Она снова оперлась подбородком о его голое плечо. Вода была теплой и чистой, солнце оранжевым и ласковым у горизонта. В камышах у берега она увидела знак, и сперва подумала, что на нем написано "Найденный Рай", но когда прищурилась - "Райский Пруд"
– А сейчас новая игра, - сказал Сорен.
– Сделай что-нибудь приятное для меня, и я сделаю что-то приятное для тебя. В этот раз, я решаю, что приятное для тебя сделаю я, а что сделаешь ты.
– Это не кажется честным.
– В любви и садизме все по-честному, - ответил он.
– Ладно, играем, - сказала она.
– И что же приятное сделать меня для тебя?
– Ты пообещаешь, что ты всегда будешь возвращаться ко мне, - сказал он.
Нора пожала плечами.
– Легко. Особенно если учитывать, что я больше не планирую тебя бросать.
– Но если уйдешь, ты вернешься?
– Он посмотрел ей в глаза. Он не шутил. Он не дразнил. Он был серьезен.
– Да, Сорен, мой Господин, владелец моего сердца, хозяин моего тела, и хранитель моей души - я обещаю, что всегда буду возвращаться к тебе.