Когда бог был кроликом
Шрифт:
С самого моего приезда его имя, пока не названное постоянно маячило между нами и придавало странный оттенок всем нашим разговорам. Оно как будто заслуживаю отдельной главы, посвященной только ему, и ждало, когда мы перевернем страницу. И вот когда мы сидели в тихом баре, напитки уже были заказаны, а наше внимание безраздельно отдано друг другу, брат дожевал горстку орешков и заговорил:
— Знаешь, ты ведь увидишь его уже завтра.
— Завтра?
— Да, он пойдет с нами. Послушать, как я пою. Ты не возражаешь?
— Почему я должна возражать?
— Ну, может, это слишком быстро. Ты ведь только приехала.
— Со мной все в порядке.
— Он просто сам захотел. Хочет повидаться с тобой.
— Понимаю.
— Точно? Просто он сам захотел.
— Да я тоже хочу его видеть.
Я уже собиралась спросить, стали ли они снова любовниками, но тут нам принесли
— Идеально, — потому что так оно и было.
— Идеально, — согласился брат и вдруг наклонился ко мне и обнял.
Он стал похож на Рыжика. Все его поступки приходилось расшифровывать, потому что он редко объяснял их словами; он жил в тихом и молчаливом мире, в мире обособленном и лишенном цельности; в мире, похожем на пазл, который требовалось собрать, — вот потому-то он и звонил мне по ночам, когда ему не хватало нужного кусочка.
— Я так рад, что ты приехала, — сказал он.
Я откинулась на спинку и внимательно посмотрела на него. Его лицо изменилось: оно стало мягче, ушли напряжение и усталость, прятавшаяся в глазах. Он казался счастливым.
— Правда? — спросила я и просияла.
Немолодая пара, сидевшая под пальмой, оглянулась на нас с улыбкой.
— Ну так вот, — сказал он.
— Ну так что?
— Можно, я еще раз расскажу все с начала?
— Давай, — кивнула я.
Он одним глотком допил свой мартини и начал сначала.
Это был благотворительный вечер «Стоунволла» [24] . Брат обычно поддерживал эти мероприятия. На этот раз оно проводилось в одном из больших аристократических особняков на окраине Гринвич-Виллидж. Вечера были довольно камерными, и посещали их, как правило, одни и те же люди, но деньги на них всегда собирались хорошие, главным образом благодаря высоким ценам на билеты, «молчаливым» аукционам и другим аукционам совсем уж интимного свойства, о которых знали только избранные.
24
Организация, защищающая права геев и лесбиянок.
— Но ты ведь сначала не собирался идти? — подсказала я, торопясь достичь той части истории, которую еще не слышала.
— Нет, не собирался. Но потом вспомнил, что мне надо посмотреть, как они отремонтировали особняк, потому что я как раз присматриваю новый дом и мне нужен архитектор; и это, кстати, тоже важная тема — завтра ты должна съездить со мной и взглянуть на дом.
— Хорошо, съезжу. — Я глотнула водки, и она сразу же ударила в голову. — Рассказывай дальше.
В небольшом саду играл струнный квартет, и брат просидел там большую часть вечера в приятной компании пожилого джентльмена по имени Рэй; тот вспоминал о волнениях в Виллидж в 1969-м и рассказывал о своих ужинах с Кэтрин Хепберн и с Марлен, которую знал, потому что работал костюмером на «МГМ», дружил с фон Штернбергом и еще имел немецкие корни со стороны матери. Постепенно стемнело, и в садике зажгли свечи, наполнившие воздух ароматом жасминового чая и инжира. Квартет замолчал, и гости перешли в дом, чтобы узнать результаты аукциона и отведать предлагаемых в тот день японских блюд. Скоро брат и Рэй остались в саду вдвоем. Однако никаких неприличных предложений не последовало, все напоминало вечера, которые брат проводил с Артуром за неторопливыми разговорами о Холстоне [25] и Уорхоле.
25
Джозеф Хинтон (р. 1943) — американский художник, абстракционист и кубист.
И вдруг по пожарной лестнице в сад спустился человек. Совсем молодой, как показалось в свете свечей; не такой уж молодой, как выяснилось, когда он приблизился. Но Рэй оглянулся на него и улыбнулся.
— Кто это к нам пришел, такой молодой и красивый?
Мужчина засмеялся в ответ.
— Меня зовут Чарли Хантер. Как поживаешь, Джо?
Официант принес нам еще по мартини. Я почувствовала, что проголодалась, и заказала вторую порцию оливок.
Они успели втиснуть годы жизни в ту пару часов, что продолжалась вечеринка, а потом, счастливые, пьяные и все еще не верящие в свою встречу, брели по узким улочкам Виллидж обратно в Сохо [26] .
26
Район Нью-Йорка к югу от Хьюстон-стрит, откуда и название (South of Houston Street); не путать с лондонским Сохо.
Джо одним глотком допил то, что оставалось у него в стакане.
— И знаешь, Элл? По-моему, он собирается насовсем перебраться в Нью-Йорк.
Кажется, в этот момент я все-таки спросила его, стали ли они снова любовниками, а может, и не спросила, потому что он как раз заказал третий мартини, и тогда эта идея мне очень понравилась, но вкус третьего мартини все еще стоял у меня во рту, когда утром я проснулась, разбуженная всепроникающим солнцем, и обнаружила, что брат стоит у моей кровати на одной ноге, держит в руке чашку с макиато и притворяется австралийским аборигеном.
~
Дом прятался в самой середке Гринвич-виллидж, на зеленой улочке, удивительно тихой и какой-то нездешней, учитывая, что располагалась она всего в одном квартале от Бликер-стрит и в двух от площади Вашингтон-Сквер. Агента мы увидели еще издали: он говорил по телефону, стоя под большим айлантом, который в этот иссушающий полдень давал явно недостаточно тени.
Последние пятьдесят ярдов мы преодолели бегом, и я выиграла этот неожиданный забег, потому что первой прикоснулась к черной металлической решетке. Агент смотрел на нас с недоумением: мы были потными, разгоряченными и, наверное, показались ему бедными, такими бедными, что вряд ли потянули бы хот-дог на двоих, не говоря уж об элитной нью-йоркской недвижимости.
Аромат айланта стал сильнее, когда по ступенькам мы поднялись к входной двери, и как только агент открыл ее, он смешался с активным запахом сырости, которая, как поспешил заверить нас агент, была легко разрешимой проблемой, а отнюдь не конструктивной особенностью дома. Внутри было темно, пусто, а окна закрывали плотные деревянные жалюзи, застрявшие на полпути, когда мы попытались их поднять. Все тут казалось на редкость убогим, и благодаря нелепой планировке дом напоминал курятник. Стены скрывались за полосатыми обоями с чередованием оранжевого, черного и коричневого цветов, дубовые перила были грубо окрашены, а краска почти неразличима под слоем жирных пятен. Я вернулась в коридор и по узкой лестнице поднялась на второй и на третий этаж, обнаружила на верхнем дыру в потолке и в ней — птичье гнездо; потом осторожно спустилась на кухню и вышла в жалкий садик за домом, заросший сорной травой и молодыми, высотой по колено айлантами — видимо, отпрысками того дерева, что росло у входа. У этого дома было так много недостатков, он требовал такой большой работы; но пока я стояла перед ним, а брат тайком показывал на часы, мне открылась и его первоначальная планировка, и то, каким он мог бы стать. Поэтому когда брат без всякого энтузиазма спросил: «Ну как тебе?» — я ответила: «Мне очень нравится». И это было правдой.
Когда мы вернулись домой, было почти шесть. Я быстро приняла душ, оделась и, чтобы не нервничать, взялась за статью, которую надо было закончить до завтра. Это была даже не статья, а пилотный проект колонки для воскресной газеты; я дала ей временное и незамысловатое название «Потерянные и найденные», но, как ни странно, в будущем оно так и закрепилось за ней. Это был рассказ о Дженни Пенни и о том, как она вернулась в мою жизнь; несколько историй, связанных нашей перепиской и воспоминаниями. Я волновалась, когда писала ей об этой идее, спрашивала ее мнение и, возможно, разрешение, если статья будет опубликована. Уже со следующей почтой я получила ее решительное и однозначное согласие, а также новое имя — псевдоним, который она придумала себе по моей просьбе.