Когда боги глухи
Шрифт:
– Или любовницу, – будто эхо, откликнулась Ирина. Полы халата раздвинулись, обнажив ее полные белые ноги, в серых глазах двумя острыми точками отражалась электрическая лампочка на потолке.
– Живите, размножайтесь, – на прощание сказал Вадим.
Он уже взялся за ручку двери, когда услышал негромкий голос жены:
– Не ломай комедию. Тебе ведь это безразлично.
Казаков резко повернулся, шагнул в комнату, Илья испуганно дернулся, задев подсвечником за фрамугу окна.
– Вам, господа, не нравится комедия? – зловеще произнес Вадим. – Хотите кровавую трагедию? Наутро там нашли два трупа… Ты хочешь, чтобы я выбросил этого бородатого типа в окно? А тебе размозжил чем-нибудь тяжелым голову?..
Наверное, в лице его появилось что-то дикое, потому что Ирина отступила в сторону, а Илья еще выше поднял подсвечник и судорожно сглотнул слюну. Другой рукой он беспомощно ухватился за отодвинутую штору, рот его приоткрылся.
– Жаль, что я не живописец, – глядя на них, усмехнулся
Ирина стояла на лестничной площадке у полураскрытой двери и смотрела, как он спускается по бетонным ступенькам вниз. Почему-то на цыпочках к ней подошел Илья и прошептал:
– Скажи ему, чтобы мой свитер отдал.
– Вадим, можно подумать, что ты рад тому, что случилось, – негромко сказала она мужу вслед, в глазах ее заблестели слезы.
– Может, тебя еще поблагодарить за радость, которую ты мне нынче доставила?.. – Он остановился и снизу вверх посмотрел на нее. – Мне всегда казалось, что люди радуются, когда что-либо находят, а не теряют…
– Я тебя не понимаю.
– Ты только сейчас это сообразила. Понимаю, не понимаю… Мы просто давно не любим друг друга, только почему-то не хотели даже себе в этом признаться. – Он спустился еще на несколько ступенек и снова обернулся: – Я проехал пятьсот километров, очень устал, наверное, поэтому и не устроил вам классический скандал… Такое, наверное, лишь раз в жизни бывает: любовник в шкафу, то бишь на подоконнике! Такое и Фрагонару не снилось!
Его неестественный смех эхом разносился по гулким этажам. Ирина почувствовала, как Илья взял ее за руку.
– Ну скажи же ему, – приглушенно попросил он. – Он мой свитер уносит. Что я дома скажу?
– Иди ты к черту, слюнтяй! – глядя ему в глаза, гневно выкрикнула она.
Стремительно подошла к тахте, упала на простыни и, уткнувшись в подушку, отчаянно зарыдала.
Глава двадцатая
1
Он долго один сидел перед початой бутылкой коньяка и невидящим взором смотрел в окно. Снежная крупа бесшумно ударялась в стекла, с тихим шорохом осыпалась, заснеженные сосны вдали раскачивались, иногда ветер начинал назойливо насвистывать свою незамысловатую мелодию в неплотно прикрытой форточке. На кухне из водопроводного крана бежала в раковину тонкая струйка воды, но встать и завернуть кран было лень. Да и к чему? Вот так и его жизнь тонкой струйкой прожурчала, не оставив никакого заметного следа в этом чужом мире. Ему давно за семьдесят, он на пенсии, государство предоставило ему много льгот, как бывшему фронтовику… На фронте он никогда не был, а если и воевал, то тайно и как раз против этого самого государства, которое ему аккуратно раз в месяц выплачивает пенсию. Что скрывать от себя? Ростислав Евгеньевич Карнаков давно понял, что вся его борьба – блеф, самообман. Что изменилось в стране? Она живет, крепнет, развивается. Нет сейчас в мире силы, способной схватиться с этой великой страной не на жизнь, а на смерть. Эмигранты, выехавшие в семнадцатом – двадцатом годах из России, повымерли, а их дети и внуки давно уже не борцы за освобождение родины. Они не знают ее, у них теперь другая родина, другие заботы. Он часто слушал магнитофонные записи внуков русских эмигрантов, исполняющих в кабаках старинные народные песни. И голоса вроде хорошие, и слова за душу берут, но модные певцы позабыли русский язык, безжалостно коверкают его.. «Ямщык, не гуни лушадей, мне некуда больше спешить…» Как же так случилось, что он, Карнаков, ослепленный ненавистью к новому строю, ничего сразу не понял? Были же среди старой русской интеллигенции люди, которые искренне приняли новую власть и стали верой-правдой служить ей. Взять хотя бы бывшего царского генерала Игнатьева – книжка его «Пятьдесят лет в строю» стоит на полке… Да разве один генерал? Сотни, тысячи… Они до конца прошли с этой страной свой путь и, наверное, были счастливы. Они не прятались по углам, не меняли свой облик, не служили немцам, не расстреливали по их приказу своих, русских… Чего уж сейчас лукавить перед самим собой? Пустую он жизнь прожил, бесполезную, страшную! Права была Александра Волокова – пожалуй, единственная женщина, которую он любил в своей длинной путаной жизни, – нужно было идти в ГПУ, или, как оно потом называлось, НКВД, и покаяться. Может, и простили бы… До прихода немцев не так уж много и грехов за ним было. У разведчиков своя работа – не чистая, но и не такая уж и кровавая, как у карателей и полицаев.
Ничего не слышно от сына, хотя договорились, что он раз в месяц будет ему писать. Получил лишь одно письмо из Казахстана, намекал, что готовится в круиз вокруг Европы. Это значит, что настропалился бежать отсюда. Дай бог удачи Игорю! Все-таки он, Карнаков, чувствует ответственность за сына, он ведь его мальчишкой совратил на этот опасный путь, а впрочем, кто знает: поездной воришка мог запросто стать уголовником и вообще сгинуть в тюрьмах-колониях…
Ростислав Евгеньевич налил
Никому не нужный, одинокий, доживал он свои дни в чужом ему городе Череповце. На днях получил по радио шифровку с тревожным сообщением, что Родион Изотов задержан в Москве органами КГБ, ему, Карнакову, предлагалось срочно покинуть город. Будь это раньше, может, он и удрал бы отсюда, но сейчас, в его годы, трогаться с места было дико. Куда он побежит? Кому нужен? Нет такого места в СССР, где бы он был в полной безопасности. Мелькнула мысль сесть в поезд и уехать в Андреевку. Наверное, жива еще Александра Волокова? Она никогда не жаловалась на здоровье, последнее время он нет-нет и вспоминал ее. Да и вообще он теперь жив одними воспоминаниями. Это – единственное, что у него осталось… Нет, никуда он из Череповца не поедет, безразлично, где его похоронят, потому что ему здесь ничего не принадлежит, даже трех аршин земли, – где бы ни находилась его могила, никто никогда на нее цветы не положит…
Рало утром он сжег в газовой духовке все бумаги, молотком раскрошил на утюге портативную аппаратуру, не пожалел даже хитроумный фотоаппарат со спичечную коробку – он им давно не пользовался, – все сложил в коробку и, воспользовавшись отсутствием кочегара, бросил в топку котельной, что находилась недалеко от его дома.
Успел Игорь уехать из СССР? Если не успел, его тоже, возьмут. Раз контрразведчики вышли на самого резидента, то уж они сумеют обезвредить и его агентов. Не сегодня завтра и к нему пожалуют незваные гости… У него нет страха, навалилась лишь свинцовая усталость, равнодушие ко всему на свете. Ему как-то приснилось, что он умер в этой комнате и как бы со стороны видит свое разлагающееся тело, соседи проходят мимо его двери, и им невдомек, что там почему-то на подоконнике лежит уже месяц Карнаков. Черный ворон подлетает к закрытой форточке, стучит тяжелым клювом по стеклу… Помнится, он проснулся весь в холодном поту и тогда решил на ночь не закрывать входную дверь. Под подушку он клал взведенный пистолет. Да и кому в голову придет грабить одинокого старика?..
Сегодня среда, через три часа придет убираться Маша Сидоркина. Ростислав Евгеньевич поднялся со стула, открыл платяной шкаф, достал из-под коробки с обувью пачку денег, завернутых в наволочку, вернулся к столу, смахнул рукой на пол крошки и белесые шкурки от копченой колбасы, положил на видное место сверток. Подумав, написал шариковой ручкой прямо на материи: «Маше Сидоркиной». Выпил рюмку коньяку и приписал: «Отслужи молебен и поставь в церкви богу свечку за упокой моей грешной души…» Верил ли он в бога? И да, и нет. Сколько раз обращался к нему бессонными ночами, чтобы обратил он свой божий гнев против большевиков, чтобы хоть на старости лет он немного пожил под своей настоящей фамилией – Карнаков – и чтобы похоронили его с церковным отпеванием и отпущением грехов в Москве на Новодевичьем кладбище, где нашли вечное упокоенье его отец и мать… Но боги были глухи к нему. И тогда он богохульствовал, клял «отца, сына и святого духа» на чем свет стоит!
Да, боги были глухи к нему, Ростиславу Евгеньевичу Карнакову. Не услышали его молитв и страстных призывов. Не захотели ничего изменить в его серой бесцельной жизни. Вспомнились давно где-то услышанные слова: «Человек пришел в этот мир из праха и уйдет в прах…» Что его молитвы, когда вся святая православная русская церковь не смогла вымолить у господа бога великой кары на головы святотатцев – коммунистов…
Боги были глухи к старому режиму, они не защитили царя-батюшку и его семью, не услышали колокольного перезвона и истовых молитв российского дворянства. Не оскорбились, когда разрушали их храмы, растаскивали церковную утварь.