Когда боги глухи
Шрифт:
– Я ведь тоже не сразу прозрел… – Николай ничуть не был смущен. – Путь к совершенству тернист и запутан…
– Пожалуйста, без демагогии!
– Славин – умный человек, у него большие связи, он знает, что нужно в данный момент, правда, писатель средний, но у него имя. Его, если можно так сказать, «сделали» друзья-приятели. А их у него тьма! Особенно в Москве. Он в редсоветах, комиссиях, член редколлегий журналов! Его все хвалят, прославляют. Недаром у него и фамилия – Славин. И нужно большое мужество, чтобы на него замахнуться!
– Ну прямо тайны мадридского двора! – покачал головой Вадим.
– Не минет сия чаша и тебя, – сказал Николай. – Правда, есть у нас в организации и такие, которые держатся подальше от всей этой мышиной возни, но таких мало. Им трудно печататься, о них совсем не пишут.
– Но они-то пишут, – заметил Вадим.
– Читатель раньше критиков разобрался, что к чему, – продолжал Ушков. – В потоке литературы безошибочно находит свежее, талантливое. И сколько ни подсовывай ему хваленых-захваленых, читатель выбирает настоящее, что волнует его, дает простор для размышлений. Кажется, еще Марк Твен сказал, что существует лишь единственный критик, чье мнение ценно для писателя, – это читатель.
– Ты меня обрадовал, что в этой огромной армии членов Союза писателей есть и настоящие литераторы… – вставил Казаков.
– Где ты сейчас живешь? – перевел Николай разговор на другое. Он знал о разрыве приятеля с женой.
– Есть в Ленинграде один замечательный человек, который ко мне хорошо относится уже тысячу лет, – ответил Вадим. – И зовут этого человека Василиса Прекрасная. Это просто замечательно, что такие люди существуют на белом свете. У тебя есть такой друг?
– А-а, это на Лиговке, – вспомнил Ушков. – Разве она еще не на пенсии?
– Циник ты, Коля, – с Грустью заметил Вадим. – Я толкую о душевной красоте…
– А разве есть такая? Я думал, это литературная метафора.
– Ты с Викой встречаешься? – вдруг спросил Вадим.
После того случая в Судаке они ни разу не затрагивали эту тему. Встретились через месяц как старые приятели. Ушков уже давно ушел из издательства, он работал старшим научным сотрудником в институте, защитил кандидатскую диссертацию.
– Я все тебя забываю спросить: чего ты тогда так неожиданно уехал из Судака? – помолчав, в свою очередь задал вопрос Ушков.
– Я просто подумал, что третий лишний.
– Ты же знал, что мы с Викой старые друзья.
– Ну а как бы ты представлял нашу жизнь втроем в Судаке?
– Что, ревность взыграла? – усмехнулся Николай. – Я думал, ты достаточно хорошо знаешь Вику.
– Выходит, мы с тобой пешки в ее руках?
– Она в шахматы не играет, – улыбнулся Николай.
– Я не люблю быть пешкой, – сказал Вадим.
– Она очень переживала, что ты тогда так уехал. Это было похоже на бегство.
– Так оно и было, –
– Иногда приятно быть пешкой в руках королевы…
– Ты не ответил на мой вопрос: встречаешься с Викой?
– Иногда, когда она позвонит… Кстати, спрашивала про тебя. Твоя Ирина ей все рассказала – ну как ты ее застукал в мастерской с художником. Ты его даже на дуэль не вызвал?
– Если винить в изменах только мужчин, то нужно было у тебя, Коля, потребовать сатисфакцию.
– Ты же знаешь – я ни при чем.
– Тогда и он, этот художник, ни при чем. Ведь очень верно сказано: что толку убивать змею, если она уже ужалила.
– Все они стервы, – добродушно заметил Николай. – Но без них тоже скучно.
– А мы кто? – сбоку посмотрел на него Вадим. На русой бородке приятеля сверкали капли, коричневая замшевая шапочка с козырьком делала его бледное лицо продолговатым.
– Это уже философия.
– Твой конек!
– Я вообще никого ни в чем не виню, – посерьезнев, сказал Ушков. – И себя тоже.
– Я всегда виню во всем только себя, – признался Вадим.
– В таком случае прости Ирину, – посоветовал Николай.
– Я себя не могу простить.
– Вы развелись?
– Какое это имеет значение? Ирина стала мне чужой… Ну какой прок, Николай, жить с женщиной, которую не любишь? Ради чего?
– Наверное, ради детей.
– Ты думаешь, детям это нужно?
– Я давно не люблю свою жену, но разводиться с ней не собираюсь Развестись, снова жениться и снова разочароваться? Зачем повторять единожды совершенную глупость?
– Есть же счастливые семьи.
– Напиши роман о такой счастливой семье. Спаси любовь, – улыбнулся Ушков. – Тебе памятник поставят.
– Может быть, и напишу когда-нибудь. Я свои собственные неприятности не собираюсь перекладывать на плечи всего человечества.
– Красиво говоришь! – рассмеялся Николай. – И далеко замахиваешься!
– Спаси любовь… – с грустью повторил Вадим. – Плохи же наши дела, если даже любовь, как и природа, нуждается в спасении. Утверждают же некоторые ученые, что человечество уже однажды, тысячелетия назад, достигло вершин цивилизации и…
– Разразилась всемирная катастрофа, – подхватил Николай. – Атлантида и прочее… Об этом писал Платон и сказано в Библии…
– Не идем ли мы снова к этому?
– Религия и раньше предсказывала конец света… Помнишь, как сказано у древних египтян или шумеров?
– Не помню, – отмахнулся Вадим, не дав приятелю уйти в исторические дебри. – Я оптимист и верю в победу человеческого разума на Земле.
– Раньше я не замечал за тобой тяги к выспренной фразе, – усмехнулся Ушков. – В повести ты не употребляешь красивые слова.
– То в повести, – вздохнул Казаков. – Где повесть, а где жизнь?
– Глас писателя, – рассмеялся Николай. – Истина, брат, всегда рождается в муках.