Когда боги глухи
Шрифт:
Дуглас с ухмылкой похлопал себя по нагрудному карману рубашки. Там лежал пакетик разрекламированных презервативов…
– В двадцать четыре ноль-ноль чтобы был в казарме, – предупредил капитан.
– О’кэй, Фрэнк! – кивнул Дуглас. Когда они были на деле в гражданском, капитан разрешал называть себя по имени.
Побродив по «Золотому берегу» – так здесь называют Вторую и Третью авеню 50-60 улиц, где расположены самые известные кинотеатры, – Дуглас Корк отправился на бульвар Грез – это в районе Дафни-сквера и Бродвея, – тут в менее шикарных кинозалах демонстрировались развлекательные и порнографические фильмы. Реклама останавливала, выставляя напоказ прелести киногероинь, звала, уговаривала, тащила за рукав в кинозалы. Но Дугласа уже было не так легко уговорить: он не первый месяц в Штатах. Пока еще говорил по-английски с сильным акцентом, но надеялся, что скоро это пройдет. Учителей тут хватало. Теперь он, американский подданный, принес
Дуглас одно время сблизился с кубинцем Родригесом, но тот вскоре неожиданно исчез, а спрашивать, куда он делся, было не принято. Скорее всего, был заброшен на Кубу.
Почувствовав, что проголодался, Дуглас вошел в маленькое кафе, съел горячие сардельки с отварным картофелем, посыпанным укропом, выпил бутылку кока-колы: спиртное в одиночных отлучках не рекомендовалось употреблять. Он знал, что, когда вернется в казарму, капитан Николс обязательно принюхается к нему. Из кафе Дуглас направился в маленький кинозал на 42-й улице, но порнофильм не досмотрел до конца – все они на один манер, и уже не было чувства новизны, – пошел в другой кинотеатр, где демонстрировалась лента о чемпионах каратэ и конфу. В школе они тоже занимались каратэ и дзюдо, но так виртуозно работать, как азиатские чемпионы на экране, не мог и их тренер-китаец.
На 79-й улице жила одна знакомая мулатка, но времени уже оставалось в обрез, и Дуглас направился через парк к станции метрополитена. В столичных парках обычно пустынно, деревья еще не выбросили зеленую листву, но почки уже набухли на корявых почерневших ветвях. На двух скамейках друг против друга в странной позе сидели два парня. Положив руки на колени, они смотрели вверх, хотя, кроме вершин деревьев, ничего там не могли увидеть. Они даже не повернули головы, когда мимо прошел Дуглас. А он, насвистывая мотивчик, изображал из себя крепко подвыпившего: шатался и царапал подошвами землю. Уже стемнело, с улицы, огибающей парк, доносился глухой шум машин, треск электрических разрядов, – по-видимому, где-то вышла из строя неоновая реклама. Над головой чуть заметно мигали звезды, к ночи стало прохладно. Впереди, из-за деревьев, на фасаде невысокого здания виднелся гигантский неоновый ковбой в сомбреро, с кольтом в длинной кобуре на боку. Он поднимал и опускал ноги в высоких, с бахромой сапогах, доставал из кармана пачку сигарет и закуривал, пуская дым из ноздрей. Лихой ковбой рекламировал сигареты, а вот какой марки – издали не разглядеть.
И тут Дуглас услышал быстрые шаги позади. Два высоких парня, что сидели на скамейках, шли за ним. Дуглас улыбнулся, незаметным движением спустил вниз молнию куртки. Теперь, может, клюнут? Негры это или мексиканцы, в темноте трудно было определить. В столь поздний час обыватели предпочитают сидеть дома у телевизора. Ночь – время преступников и грабителей. Подставлять им спину не было смысла, и Дуглас, чуть отступив в сторону, мгновенно повернулся к ним лицом. Вроде бы чернокожие. Они были в сильно потертых джинсах и темных, с белыми полосами на рукавах куртках, оба держали правую руку в кармане.
– Выкладывай, парень, наличные, – грубо сказал один из них.
В темноте невозможно было отличить их друг от друга – в двух шагах от него неподвижно стояли будто две скульптуры, сошедшие с постамента. Глаз на их рожах он не смог разглядеть, зато белки блестели.
– Не забудь про часы и перстень, – прибавил второй, заходя сзади.
Дальше все произошло, как и предполагал Дуглас: он ударил носком ботинка в пах стоявшего перед ним парня, тот сломался пополам, скрипя зубами от дикой боли, выплюнул ругательство. Ударив грабителя, Дуглас отскочил в сторону кустов и развернулся, но на какую-то долю секунды, видно, опоздал;
Курсанты до изнеможения тренировались в школе, отрабатывая друг на друге различные приемы рукопашного боя, но одно дело – защищаться и нападать на спортивной площадке, а другое – столкнуться с настоящим противником при самых неожиданных обстоятельствах.
В кино американские полицейские куда энергичнее действовали, чем на самом деле. Там они поминутно рисковали жизнью, преследуя шайку бандитов, а в действительности были медлительны и неповоротливы. Не лезли на рожон, избегали опасных ситуаций. Вот облавы на проституток совершали охотно: тут не было никакого риска, зато можно любую вволю полапать. Неприятно было лишь одно – ранение в руку. Зря он дал одному зайти сзади – нужно было сразу уложить рядком… Но, как говорится, после драки кулаками не машут.
В казарму он успел к сроку, доложил капитану Николсу о случившемся.
– Два черномазых трупа? – удивился он. – А ты знаешь, Корк, когда негр подыхает, его черная рожа становится голубоватой, а толстые вывернутые губы – серыми, как пепел.
– Не разглядел в темноте, – усмехнулся Дуглас.
– А полиция?
– Я не стал ее дожидаться, капитан.
– Ох уж наша полиция! Что бы они без нас делали, а, Корк?
– Я думаю, они до утра и не пошевелятся, капитан.
– О’кэй, хромай, парень, в медпункт на перевязку, – ворчливо сказал Николе. – В следующий раз не подставляйся. Учишь вас, учишь…
Он прекрасно знал про эти штучки курсантов и не осуждал их: он-то отлично знал, что предстоит после окончания школы этим парням, так что пусть себе на здоровье практикуются!..
Часть третья
Твое место
Свежий запах душистого сена мне напомнил далекие дни,
Невозвратного светлого детства предо мной загорелись огни.
Предо мною воскресло то время, когда мир я безгрешно любил,
Когда не был еще человеком, но когда уже богом я был.
Глава двадцать первая
1
Вадим Казаков воткнул палки в хрусткий наст, а сам прислонился спиной к толстой промерзлой сосне; перед ним открылась небольшая лесная полянка с голубыми сугробами и облепленными снегом молодыми елками. Солнце все кругом пронизывало своим холодным и безжизненным в эту пору светом. Ни одна птица не пискнет в этом неподвижном бору. Заснеженные кроны сосен и елей сливаются со сверкающим голубым и морозным небом, тут было множество теней и самых различных оттенков: зелень сосновых иголок красиво сочеталась с розовым сиянием стройных стволов, синеватые тени между елками переходили в желтоватое сияние сугробов, там, где солнце пробивалось сквозь кроны, на искрящийся снег падали неровные солнечные полосы, каждая очерченная нежной тенью вмятина заячьих следов на целине имела свой особенный, неповторимый оттенок, а тонкие крестики птичьих следов под деревьями напоминали тщательно выписанный тонкой кистью орнамент. Вадима зачаровала эта красота, он стал вспоминать, какой же известный художник сумел на своих полотнах запечатлеть во всей волшебной красоте русскую зиму. Перебрал в памяти известные картины в Русском музее и не вспомнил ни одной, которая напоминала бы то, что он сейчас видит. Суриков и Кустодиев создали несколько зимних картин – вроде «Взятия снежного городка» и «Масленицы», но это была другая зима, с людьми, лошадьми, весельем и суетой…
Наезженная Вадимом лыжная колея синевато поблескивала, он знал, что дальше откроется низинное снежное поле с молодыми посадками, потом вековые сосны с широко раскинутыми ветвями снова обступят со всех сторон лыжню. Будто по узкому длинному коридору без потолка придется скользить два километра. В прошлый раз, когда Вадим здесь проходил, в снегу посверкивали сухие иголки, лепестки розоватой коры, но, видно, ночью был снегопад и все кругом обновил. Его взгляд наткнулся на изогнувшийся лирой ствол молодой сосенки, казалось, она держала под мышкой чью-то круглую белую голову: вместо глаз – два зеленых пучка, смеющийся рот – ямка от упавшего сверху комка снега, нос – кривой желтый сук, проткнувший снежную глыбу.