Когда была война
Шрифт:
Эпилог.
22 июня 1946 года.
Брестская крепость,
БССР.
Лиза положила на могилу букет перевязанных георгиевской лентой красных гвоздик и с грустной улыбкой погладила ладонью каменное надгробие, смахивая пыль. Молодые, совсем недавно высаженные на новом кладбище деревца купались в золотом свете солнца, жужжали насекомые, чирикали птицы. На плечо легла рука, и она обернулась.
– Пойдём, Лизок, а?
– тихо попросил отец.
– Повидались и ладно.
Лиза
Промахновский встал с низенькой скамеечки и стряхнул с брюк крошки, потом взял Лизу под руку. Они все втроём направились по узкой пыльной тропинке, что взбиралась на пологий пригорок, к кладбищенским воротам, храня почтительное молчание. Лиза глядела себе под ноги, крепко держа мужа за локоть.
Найти останки родных им не удалось. Впрочем, они и не искали - толку в этом не было. Если их и похоронили, то где-нибудь в общей могиле, отыскать которую теперь не представлялось возможным. Кто ж знает, куда немцы девали погибших. Может, закопали, а может, и сбросили куда-нибудь в яму.
Думать о плохом не хотелось. И Лиза не думала. Война закончилась, пришёл наконец-то долгожданный мир, наступило время жить. Они имели право на это счастье - выстраданное, вымученное счастье. Забывать погибших нельзя, но и постоянно оборачиваться назад тоже не нужно.
Могилы представляли собой обычные кенотафы(1). Их сделали Лиза с отцом. И сегодня, в годовщину начала войны, впервые пришли сюда, чтобы почтить память семьи. Из головы не выходила мысль, которую Лиза обычно гнала прочь: каким же скоротечным оказался её первый брак, как будто его и не было вовсе! Как будто он существовал только во сне. Она плохо помнила лицо Вадима, и практически не помнила его голос. Только улыбку - широкую, весёлую, всегда искреннюю.
Они вышли с кладбища. У ворот уже ожидала служебная машина отца. Водитель стоял рядом, со вкусом попыхивая папироской. На руке отсутствовало два пальца.
– Куда едем, товарищ генерал?
– бодро осведомился он, глядя на них в зеркало заднего вида, когда они устроились на сиденьях.
– Давай, Корнилов, дочь мою с зятем в школу отвези, - отдал приказ отец.
– А меня домой.
– Будет исполнено, товарищ генерал!
Полгода назад отцу поставили новый ножной протез. Ходил он всё так же с костылём, но хромать стал заметно меньше. Только фантомные боли мучили по ночам да саднили в плохую погоду застарелые шрамы от огня.
У Лизы плохо сгибалась левая рука, а Промахновский ещё не до конца отошёл от тяжёлой, полученной под Веной контузии - плохо слышал и порой не воспринимал речь, не понимал сказанных слов, путался в них. Врачи уверяли, что со временем всё пройдёт, нужно только подождать, и Лиза безоговорочно верила. Верила, что всё будет хорошо, потому что должно быть хорошо - не для того они прошли ад войны, чтобы было плохо.
Она работала инструктором в снайперской школе. Раз в
– Знаменитость не хуже Орловой!
– смеялась она.
– Того и гляди, в кино подамся! Буду звездой экрана!
– Лучше будь моей звездой, - улыбался в ответ Промахновский.
– И свети только мне.
Водитель затормозил у входа в школу. Лиза выбралась из автомобиля, опираясь на руку супруга, и вдруг вспомнила:
– Саш, а ты текст взял?
– Что?
– не понял он.
– Ты текст взял?
– терпеливо повторила Лиза.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять её слова, потом он кивнул.
– Да, не беспокойся. В кармане лежит.
Лиза протянула руку.
– Дай.
Он вытащил из внутреннего кармана пиджака свёрнутые вчетверо листы бумаги, испещрённые печатным текстом. Отцовская машина, фырча мотором, покатилась дальше по улице, а они рука об руку вошли в просторное фойе. Сегодня у школьников проходил день скорби и памяти жертв войны, и Лизу с Промахновским пригласили в качестве почётных гостей. Их встретила завуч школы, дородная дама лет пятидесяти с необъятной талией и двойным подбородком. Тусклые, мышиного цвета волосы были собраны в строгий пучок, в ушах болтались длинные серьги.
– Елизавета Николавна!
– обрадовалась она.
– Здравствуйте, здравствуйте. Сан Михалыч, как поживаете?
Завуч протянула руку для пожатия, и Лиза на короткое мгновение сжала её в своей ладони.
– Спасибо, Людмила Юрьевна, с божьей помощью.
Та продолжала сиять улыбкой.
– Ой, как я рада вас видеть! Красивая вы пара, что уж тут сказать... Ну, как вы, Сан Михалыч? Контузийка-то прошла?
Её манера постоянно сокращать совершенно любые, даже неподходящие слова до уменьшительно-ласкательных неимоверно раздражала Лизу, но она не подала виду, наоборот, доброжелательно улыбнулась.
– Проходит понемногу, Людмила Юрьевна, спасибо, - с паузами ответил Промахновский.
– Ну слава богу, - вздохнула завуч.
– Дай-то бог, всё наладится.
Она повела их в актовый зал, по пути рассказывая о школьных нововведениях, учениках и даже о мебели. Лиза не слушала. Ей-богу, она всё это слышала уже девятого мая, на праздновании Дня Победы. Тогда их тоже позвали выступить перед детьми.
Пионеры уже расселись на выставленных рядами стульях. Людмила Юрьевна встала перед ним, растянула в улыбке свои мясистые губы и объявила: