Когда цветут камни
Шрифт:
Это было будущее, а война еще не кончилась, не все вражеские пулеметы и снайперские винтовки разряжены, еще много пуль и осколков ищут и будут искать Максима Корюкова, командира гвардейского полка, штурмующего последние и самые опасные укрепления фашистов.
Надя будто почувствовала это, брови ее сомкнулись, между ними пролег глубокий желобок. Ей стало страшно: в дни боев за Берлин Максим стал вести себя как-то неосторожно, появлялся там, где не полагалось быть командиру полка.
Началось это сразу после того, как Василия отправили в госпиталь. Можно ли теперь, при этом его состоянии, сказать ему, что Василий сбежал
Да, она была способна на все, лишь бы защитить честь командира полка, отвести от него тяжелый удар — удар в самое сердце.
А когда Наде сказали, что командир полка ранен в голову, она бросилась искать его, напала на след и, не чувствуя ни усталости, ни боли в ноге, добежала до этого дома. Нет, ничего тревожного с Максимом не произошло. И сейчас его пальцы с нежной бережностью перебирали ее волосы.
Снизу, из подвала донесся голос — кто-то ранен, кто-то просит бинт. Надя вскочила на ноги, поцеловала Максима в губы и побежала вниз.
Через час Максим тоже спустился в подвал. Здесь уже разместился штаб полка. В комнате, занятой начальником штаба, рядом с Вербой сидела седая женщина. Придерживая у рта платочек, она подала Корюкову руку и назвала себя:
— Верба, Галина Сергеевна.
— А это моя крошка, — сказал замполит, приподнимая со своих колен высокую, в коротеньком платье девочку лет двенадцати. Она протянула Корюкову длинную сухую руку, из впалой груди ее вырвался сипящий звук.
— Тома, — сказала она.
— А меня зовут Максимом, — произнес усталым голосом Корюков, бережно подержав ее тонкие пальчики в своей огромной ладони.
Галина Сергеевна, покашливая в платочек, повернулась лицом к мужу, заботливо осмотрела его, поправила воротничок, погоны…
— Пап, а пап, а это что такое? — Тамара тронула желтую полоску над грудным карманом отцовской гимнастерки.
— Это значок о ранении.
— Ты был ранен… Где?
— В Сталинграде.
Девочка обняла отца за шею и заплакала.
— Товарищ гвардии майор, обед готов, разрешите подавать? — спросил Миша.
Повар Тиграсян, полковой врач и Надя быстро накрыли стол. Перед огромными изумленными глазами девочки появились хлеб, мясо, масло, сахар. Столько хлеба, столько сахара! Она перестала плакать.
Миша отошел в сторону и, как всегда, внимательно стал следить за командиром полка — не потребуется ли ему что-нибудь? Но майор Корюков на этот раз сам решил стать ординарцем жены и дочери замполита: разливал чай, потчевал всем, что было на столе. Верба пригласил разведчика Турова к столу.
Корюков поднес ему чарку водки.
— За ваше здоровье, — сказал Туров, повернувшись сначала к девочке, затем к ее матери. Галина Сергеевна подняла на него глаза и, повторив: «здоровье», схватилась за грудь.
Невдалеке снова загремел бой, в подвал доносились и взрывы, и выстрелы орудий,
Наступило горестное, гнетущее молчание. Никто не мог найти слов, чтобы ободрить или хотя бы смягчить жестокое и неотвратимое горе Вербы.
В дверях появился Леня Прудников с огромным букетом цветов — красных, розовых, белых.
— Где ты столько набрал? — спросил Корюков.
— Я не один собирал, — ответил Леня. — Как стало потише, из каждого отряда по два, по три человека в Зеленый парк кинулись…
— Молодцы! — сказал Корюков, глядя на Вербу. Его взгляд говорил «Крепись, Борис Петрович, весь полк радуется твоей встрече с семьей. Значит, горе твое каждый готов разделить с тобой, чтобы на твою долю осталась небольшая частица».
Цветы не привлекли внимания девочки. Наверное, она совсем отвыкла радоваться. А мать смотрела на цветы испуганно, как на погребальный венок. Казалось, она собирается просить: «Не спешите, я хочу побыть среди вас еще хоть немножко».
Потрясенный Леня стоял перед ними с букетом в руках и молчал, не зная, куда его деть. «Видно, не всегда цветы радуют людей», — подумал он.
Цветы, цветы…
В этот час Варя тоже думала о цветах. Но совсем не так, как в Громатухе, на полянках, усыпанных цветами. Здесь невдалеке от аэродрома Темпельгоф, перед каналом Тельтов, в развалинах прибрежного квартала, она увидела палатки санитарной роты. Возле палаток на кирпичах и камнях белели, словно лилии и пионы, клочки бинтов, ваты и скомканной марли с красными и бурыми пятнами.
Когда торжествует зло, тогда цветут камни. Война — это зло. В войну камни цветут огнем, бинтами, кровью. Это Варя видит на каждом шагу. «Так хотел Гитлер, — подумала она, — но вот его злорадству подходит конец: зацвели огнем и берлинские камни».
На берегу канала грохотали орудия. Они били по центру фашистской столицы, и там, куда они били, вырастали ярко-желтые кусты, похожие на цветущие акации, а вокруг них кудрявились многоцветные полукруги. Их можно было сравнить и с огромными букетами, и с венками, и с кусками радуги.
Варя знала, что война должна кончиться не сегодня-завтра. Там, на западе, английские и американские войска уже прекратили боевые действия. Немецкие радисты, за которыми она следила в эфире, сегодня утром открытым текстом передали родным весть о конце войны: «Слава богу, война кончилась», — и выключили свои рации, как поняла Варя, навсегда.
С этой вестью она прибежала к начальнику штаба батальона, чтобы еще раз попроситься в полк родного брата: война кончается, и теперь ей нечего делать здесь. У начальника штаба в этот час был командир батальона и какой-то полковник из штаба армии. Ее сообщение о том, что на западе почти все немецкие радисты выключили рации, что там уже кончилась война, не произвели на них никакого впечатления. Они посмотрели на нее удивленными глазами, отчего у Вари похолодело на душе: «Значит, опять будет отказано в просьбе». Но когда она стала говорить, что ей надо быть в Берлине — там родной брат, Максим Корюков, с которым она не виделась с начала войны, полковник из штаба армии вдруг согласился с ней: