Когда диктует ночь
Шрифт:
— Но… это хорошая поваренная книга?
— Нет, — отвечал Илариньо, — честно говоря, нет. Не хорошая. Но очень-очень полезная для тех, кто не располагает достаточным временем, чтобы посвятить себя готовке.
Так Илариньо добился вожделенного места капитана команды с соответствующей зарплатой, премиями и социальной страховкой. Все это он рассказывал своей бандитской аудитории, сидя в «ауди» с кадисским номером, с большим трудом приобретенном в рассрочку. Но слушатели пропускали мимо ушей перипетии его судьбы, которой он так гордился. Напомню, что на заднем сиденье Герцогиня и ее спутник, тот, со шрамом, ждали, пока шантажист подаст признаки жизни. Чтобы ожидание не казалось таким томительным, они решают приготовить себе порцию. Герцогиня подносит зажигалку к ложке, которая дрожит у нее в руке. Резкая вонь нагревающегося аммиака достигает мясистых ноздрей Илариньо, который через зеркало заднего вида смотрит, как Герцогиня поднимает ложку и протягивает ее человеку со шрамом — рабу вредной привычки, — который корчит отвратительную гримасу.
— Слышишь, устала я, — произносит Герцогиня извиняющимся тоном, чтобы не делить со своим спутником сомнительного удовольствия; голос у нее низкий и доверительный, ногти хищных пальцев в кровавом маникюре. Осторожно держа ложку, она выливает каплю готового зелья на кусочек фольги. — Это тебе не известка, понял? Качество…
И она подмигивает глазом с накладными ресницами.
Илариньо спрашивает себя, какого черта он делает здесь, в ситуации, когда его собственное «я» балансирует на краю пропасти. И, не найдя ответа, Илариньо ищет убежища в покаянных мыслях. Раскаяние вонзается ему в грудь осколками небьющегося стекла. И все
Это случилось, когда Илариньо разъезжал по глухим уголкам провинции, развозя поваренные книги, копилки и общаясь с домохозяйками. Так вот однажды в Пуэрто-де-Санта-Мария, в квартале графа Осборна, поднимаясь по лестнице блочного дома, как две капли воды похожего на другие блочные дома, он услышал пронзительный визг, напоминавший крик козла, когда его кастрируют. Илариньо, любопытный, как консьержка, дошел до площадки и приник к оконцу. Ничто не могло заставить его оторваться. Одолеваемый неодолимым любопытством, он решил переступить границу тени и войти в сумеречную зону. Торговец поваренными книгами раздвинул жалюзи. И стал свидетелем убийства. Убийца с ножом в руках встретился взглядом с Илариньо, стоявшим по другую сторону оконца. «Бабушка, бабушка, почему у тебя такие большие глаза?» Этот момент навсегда запечатлелся в кровавой памяти убийцы. Преступник, житель Пуэрто, сбежал на фургончике «фольксваген» горчичного цвета, выпущенном еще при царе Горохе. Илариньо никому и словом не обмолвился, что был свидетелем происшествия. Но внутренний голос говорил ему, что когда он снова встретится взглядом с убийцей, то вряд ли они захотят поприветствовать друг друга. С того дня он всеми силами старался не встречаться с фургончиком. Вплоть до этого вечера в нескольких километрах от Пуэрто, у самого входа в «Воробушков», когда он снова увидел фургончик горчичного цвета из своих худших кошмаров, и сердце его заколотилось как безумное. Есть вещие приметы, Илариньо, и надо уметь распознавать их, потому что они могут спасти человека, любила повторять его мать. Сейчас, сидя в машине, он видел ее как живую. И тягостная тоска заставляла волосы на его теле вставать дыбом, перенося его обратно в пасмурную юность с ее нечистыми прикосновениями. Не покидая водительского сиденья, Илариньо бросил беглый взгляд на свою молодость, и, так же как в животе, у него началось брожение и в мыслях. Время от времени он позволял себе эти побеги в прошлое, как он их называл. После побега он вернулся к реальности, в свою машину, припаркованную в Калете, напротив бараков для топляков,которые переплывают Пролив. На заднем сиденье двое наемных убийц нервничают в ожидании знака. На боковом пристроился портфель с шестьюстами тысячами песет крупными купюрами. В небесах ярко сияет луна, а ветер доносит солоноватый переплеск волн, которые в один прекрасный день решил слить Геркулес. Тут-то и зазвонил телефон.
Должно быть, он позвонил, когда пошел за пивом. Я остался один в Мирамаре, слушая доносившееся до меня ночное пение вод. Многоголосие, отороченное пеной и преданиями, которое прервалось, когда появились итальянцы со своими мотоциклами и бухающей, назойливой и тупой музыкой. «Cinquemila lire de jach'is. Cinquemila lire». [7] Хотя я знал, где он прячет товар, зарытый возле одной из скамеек, им пришлось подождать, пока вернется Луисардо с литровой бутылкой в руке и с выражением делового человека на физиономии. «Tengo mua. Canana g"uena, molto bene, tengo mua», [8] сказал он им с неприязнью и по обыкновению коверкая слова. «Canana g"uena, molto bene, tengo mua». [9] И он продал им кусок сырой пыльцы, чуть больше грамма, твердой, как мрамор из карьеров Порриньо. «Canana g"uena te llesas, tuti el mundi contenti, da bien con el lechendino у a gozar macarroni», [10] — сказал им этот сукин сын. И итальянцы, довольные дальше некуда, врубают свои тарахтелки и поскорее сматываются. Как только мы остались одни, Луисардо продолжил свой рассказ о том, как в ту ночь путешественник спал под открытым небом, завернувшись в куртку, насквозь промокшую от ночной росы. Сон тяжело смыкает его мавританские веки, и, свернувшись клубочком, в позе эмбриона, путешественник спит среди развалин, недалеко от горных кряжей, где военные проводят свои маневры и учения. Луисардо имел в виду черные вершины гор, откуда различимы дюны, чужой берег и Голубиный остров, или Сковородка, который называют так из-за сходства с предметом кухонного обихода. Короче говоря, чудесный вид, нечто необычное, но путешественник ничего этого не видит, потому что, едва добравшись до вершины, он впадает в глубокий освежающий сон. Вечереет, небо словно засахаренное, и слышен только собачий лай, доносимый порывами левантинца. «Должно быть, где-то поблизости дом», — думает путешественник. Он не знает, что это лает собачонка с гноящимися глазами, которая находится за много километров отсюда, и только из-за ветра кажется, что она где-то рядом. Луисардо рассказывает и, рассказав о путешественнике, погруженном в безмятежный сон, он рассказывает о морской фуражке, которую тот сначала бросил, а потом подобрал, сообразив, что было бы ошибкой оставлять ее на дороге как улику для своих преследователей. И он использует ее, чтобы укрыться от последних лучей плотоядного солнца, которое сжигает такую, как у него, восковую кожу. Он задремывает, и темнота что-то шепчет ему на ухо, и ярко горящие совиные глаза освещают его. Облако комаров окутывает его звериный сон.
7
«На пять тысяч лир гашиша. Пять тысяч лир» (итал).
8
«У меня много. Хорошая масть, отлично, у меня много» (искаж. итал.).
9
«Хорошая масть, отлично, у меня много» (искаж. итал.).
10
«Хорошая масть, все довольны, хорошо идет с макаронами» (искаж. итал.).
Луисардо пил из горлышка. Время от времени он доставал откуда-то из-под мышки бинокль с заляпанными стеклами. И, прищурившись, что делало его похожим на китайца, вглядывался в какую-то далекую точку за маяком. Словно чего-то или кого-то ждал. И так, будто не мог поделиться со мной своим ожиданием, продолжал рассказывать, как путешественник проснулся на рассвете нового дня. Он не заметил, как пролетела ночь, малявка, и одежда его насквозь пропиталась росой. Зато он заметил, что дышится ему теперь намного легче и некая энергия, которая циркулирует вокруг его тела, назовем ее космической, малявка, увлекает его к тому месту, где спрятано сокровище. Сказав это, Луисардо снова смотрит в бинокль. И только погодя он поведал мне, что наблюдал за автостоянкой рядом с бараками для топляков,переплывающих Пролив. Но это только погодя, когда уже ничего нельзя было сделать для путешественника, который, по словам Луисардо, проснулся, охваченный неистовым счастьем. Видишь, малявка, раннее утро, путешественник трет глаза, ему хочется пить, и, словно подталкиваемый космической энергией, про которую я тебе уже говорил, словно влекомый колдовским чутьем, он находит бьющий среди сосен источник. Путешественник приникает к воде и жадно пьет. Снимает фуражку и набирает в нее воды. Потом надевает. Он проделывает это несколько раз, чудила, словно совершает какой-то религиозный обряд. Он доволен, и не только потому, что утолил жажду; еще он счастлив знанием
Луисардо курит и рассказывает. Рассказывает, как путешественник с тысячью предосторожностей достает сундучок и держит его в руках. А руки у него все ободранные, и потные ладони перепачканы в песке, малявка. Но он спокойно пытается поддеть заржавевшие от времени петли.
— И? — спрашиваю я, сгорая от любопытства и желая поскорее узнать, чем кончилось дело.
Наконец он его открывает, малявка. Тут Луисардо снова берет бинокль и щурит хитрые глазки. Хочет меня еще больше заинтриговать, сучонок. Если бы ты увидел, малявка, какое лицо у него стало, когда он понял, что там внутри, ты бы от души посмеялся, потому что внутри лежала пробирка, какие используют в лабораториях, говорит Луисардо, не отрываясь от бинокля. Путешественнику чуть дурно не стало, когда он увидел, что сокровище — это невзрачная стеклянная трубочка, и он вытаскивает пробку. Чпок. Всего-то негромкий хлопок, малявка, однако зловонный дым, вырвавшийся из вакуумного плена, заставляет его отшатнуться. В ярости путешественник отшвыривает пробирку и видит, как ее содержимое растекается по песку и камням. И — тут Луисардо прячет бинокль под мышку и пристально смотрит на меня. Вот когда начинается самое интересное, малявка, потому что путешественнику вдруг захотелось помочиться. Это все от нервов, отражается на мочевом пузыре. И недолго думая он достает свой шланг и начинает писать. Сначала он целит струей в смоковницу. Метко, думает он и направляет узловатую струю на камни, а заодно — почему бы и нет — злобно мочится на содержимое пробирки.
Если я еще не говорил этого, малявка, то в пробирке была густая, металлоподобная жидкость вроде той, которую используют зубные врачи, когда ставят пломбы. Это ртуть. Тут Луисардо в очередной раз демонстрирует свою изобретательность и рассказывает мне, что данный элемент известен с самой древности. Если тебе это неизвестно, малявка, то это серебристый металл и единственный элемент кроме брома, который находится в жидком состоянии при обычной температуре. В отдельных случаях он встречается в чистом виде, но чаще в комбинации с серой, то есть в виде киновари, из которой извлекается путем кальцинации или возгонки. Это высокотоксичный металл, опасный даже при попадании на кожу или вдыхании его паров. Он обладает повышенной плотностью, хорошей термо- и электропроводностью и повышенной силой поверхностного натяжения. При высоких температурах он вступает в реакцию с кислородом, а также с галогенами, серой и фосфором. С металлами он образует сплавы, известные под названием амальгамы, а с соединениями углерода — так называемые органометаллические соединения. Используется при изготовлении термометров, барометров и ртутных ламп. Ну этих, малявка, которыми по ночам освещается порт. Но от всего этого нам не было бы ни жарко, ни холодно, малявка, если бы во времена Филиппа III один мавр по имени Али Тарик не использовал бы ртуть в холодном состоянии для амальгамирования зеркал. Да, да, малявка, именно для этого. Затем Луисардо пустился в философские рассуждения о пользе зеркал, так как, по его словам, с тех пор как их изобрели, они помогают людям скостить себе годы. Объяснение этому самое простое, ведь если человек видит свое отражение каждый день, то ход времени становится незаметен. А теперь оставим предположения и догадки и займемся Али Тариком.
Речь пойдет о мавре, сосланном в эти земли благодаря лихорадочному желанию наших правителей изгнать из наших пределов любого человека с обрезанным концом. Так вот, Али Тарик тоже был обрезанцем и не переставал использовать свой член с тех самых пор, как осознал его полезность, почему и стал главой многочисленного семейства. Безумное время, малявка. Ты бы видел, как жили люди в ту черную пору истории. Ты бы видел веревки для сушки белья, протянутые на трех фанегах земли в Бетисе, у подножия черной вершины. Сушилка, битком набитая исподним бельем того времени. Ты только представь, малявка. Солнце шпарит, земля влажная, как женщина, и пар горячим облаком стоит над поселением. Так вот, малявка, два года, проведенных в Бетисе, Али Тарик, помимо добывания хлеба насущного, занимался алхимией. Недалеко от ручья этот тип разбил шатер и оборудовал в нем лабораторию, в которой, когда жизнь кругом стихала, предавался изобретательству. Постясь, куря благовония и заклиная луну, Али Тарик импровизировал. В особой ступке он толок кости цыпленка, которые использовал, чтобы сгустить менструальную кровь одной из своих дочерей. Потом на своей алхимической кухне, раздувая мехами горящие в печи угли, он сливал смесь в горшок и произносил магические слова. И — буль-буль-буль — закипало зловонное зелье. Затем он выносил его наружу, подставляя свету растущего месяца, и давал отстояться. Оно напоминало мутную подливку вроде эскабече, в которое переложили помидоров. И, не переведя дух, не давая себе ни малейшей поблажки, Али Тарик залпом выпивал его. Кажется, это было какое-то волшебное средство от простатита. Однако, по словам Луисардо, это не было его главным изобретением, так как среди всего, измысленного Али Тариком, следует выделить три вещи. Луисардо знает их назубок, как будто эти вдохновенные выдумки не плод трудов Али Тарика и авторство принадлежит ему самому. Первое — это снадобье для задержки оргазма, которое готовится из жареных коровьих лепешек и кусочков черного камня плюс отвар из серого янтаря, рецепт которого хранился в строжайшем секрете. Второй препарат способен растянуть ночь и продлить сон, для него Али Тарик использовал красных муравьев и совиный глаз. Третье изобретение — это волшебное зеркало, малявка. Тут Луисардо умолк — не столько для того, чтобы перевести дух, сколько чтобы услышать, как звенит воздух. Помню, как ветер хлопал дверьми и бился в окна призрачной казармы, а вдалеке на бортах приближавшихся лодок темным блеском переливалась ночь. И еще помню, как луна плыла по небу чернее китайской туши — слишком реальному, чтобы в него можно было поверить.
Случается, что ветер угрожающе свистит у него в ушах. И вот случается, что на Танжер уходит последняя лодка, и путешественник различает след за ее кормой — пенную борозду, яростно перечеркивающую белые барашки, забрызгавшие море.
Путешественнику так и не удается коснуться края африканских небес, пурпурных и сладких, как написано в романах, и он блуждает по прихотливой путанице улиц Тарифы. Он огибает углы и пересекает крохотные квадратные площади, где иностранцы выблевывают из себя ночь, пропитанную сангрией, оставляя богатую палитру оттенков на стенах. Путешественник проходит по внутренностям и сосудам города, пропахшего ветром, солью и жарким, которое подают в тавернах. Но только переступив порог «Воробушков», когда Милагрос накидывается на него, путешественник понимает, что Тарифа всегда ожидала его в конце любого из маршрутов.
Однако все это случается потом, когда он проходит по Тополиной аллее, обсаженной пальмами, так что я никак не возьму в толк, почему ее так назвали. Но не будем отвлекаться, так как все это произойдет потом, спустя время, после того как путешественник зайдет к Хуану Луису, где дымится в мясном отваре картошка и стреляют каплями жира сковородки.
Судя по рассказам Луисардо, путешественнику все открылось благодаря счастливой случайности — иначе и не скажешь, сами увидите. В соответствии с рассказом Луисардо, на путешественника нашло затмение. Он ожидал найти сокровище в виде сверкающих золотых дублонов и драгоценных камней или чего-то вроде, не знаю. Однако единственное, что он обнаружил в сундучке, была пробирка с ртутью. Вспомним, что часть ее пролилась на песок и у путешественника возникло непреодолимое желание помочиться, все из-за выпитой воды, малявка, рассказывал Луисардо ночью в Мирамаре, с глазами черными и блестящими, как два скарабея. И путешественник облегчился. Щедрая витая струя мочи сопровождалась приятным жжением в мочевом пузыре. Пенистые брызги оросили его лицо. Следует помнить, что в сельской местности опасно писать под открытым небом, особенно когда ветрено. Надо сначала овладеть этим благородным искусством, а главное, никогда не делать этого против ветра.