Когда диктует ночь

Глес Монтеро

— Так, говоришь, кто ты по Зодиаку? — спросила его Милагрос из-за ширмы. Иларио едва выдавил из себя: «Овен». — Тогда не снимай ботинки, пожалуйста, у мужчин твоего знака плохо пахнут ноги, — предупредила Милагрос.

И вот она лежит распростершись на кровати, раскрывшись во всей своей наготе, с кроваво-красными губами, готовая отдать себя ка съедение типу с морщинистыми яйцами, похожими на подмышечные фурункулы. Илариньо, закатав брюки до лодыжек и сопя, как кузнечные меха, подходит к сладенькому. Она, гибкая и податливая, поворачивается к нему спиной, и он, подобрав брюхо, в сползшем галстуке, путается в ногах Милагрос, по которым стекает поддельная кровь. Она теребит его увечный член. Потом опускается ниже и погружает свой безымянный палец в мохнатые складки

его пересохшего зада. И умело и бойко тычет все глубже. А-а-а-а-ах! На торговца Библиями обрушивается внезапное наслаждение, доселе ему неведомое и сравнимое только с наслаждением от выгодной сделки. Опыт длится недолго, потому что достаточно задеть ногтем геморроидальную шишку, как торговец Библиями весь опадает, как сдутый воздушный шар. На синей простыне остается стеклянистая капелька семени. Уфффф. Торговец Библиями, понурившись, надевает плащ и уходит. Он делает это поспешно, даже забыв застегнуть ширинку. Он замечает это, только выйдя на ночную улицу, когда от холодного ветра мурашки начинают бегать по коже. Милагрос даже не попрощалась с ним, она не может. Рот у нее полон, она полощет его розовой жидкостью. Гло-гло-гло. Она слышит, как закрывается дверь, слышит перестук дождевых капель в темноте.

Луисардо проворно спустился с крыши. Он вымок до нитки и понимал, насколько сырость опасна для костей. Одним махом запрыгнув на мотоцикл, он через пару минут повис на хвосте у «ауди» Илариньо. Была ночь Богоявления, и движение почти прекратилось. Люди сидели по домам, наводя блеск на ботинки, и только чокнутому могло прийти в голову разъезжать в такое время. Национальное шоссе триста сорок петляло вместе с рекой Хара, и на поворотах покрышки оставляли следы на гудроне. Сначала Луисардо вел преследование, как принято в здешних краях, тпрррррррр, тпррррррррр,следуя за «ауди» вплотную. Однако, только добравшись до Каса-Поррос, он кое-что сообразил и прекратил гонку, придумав нечто более практичное. Он запомнил номер и, едва въехав в город, не теряя ни минуты, спрятавшись под Хересскими воротами, начал приводить свой план в действие.

Он сам видел, как проделывает подобные вещи старший лейтенант Сальседо. Когда у жандармов возникало подозрение насчет какой-нибудь машины, им стоило лишь снять трубку и позвонить некоей Соул Хименес, которую Луисардо представлял себе мужланистой и всеведущей, потому что своим осипшим голосом, который было слышно за несколько километров, она сообщала данные о владельце, вплоть до количества детей и волосков у него на члене. Изменив голос, Луисардо позвонил в местный участок. Хрипло, как из могилы, он попросил к телефону Соул Хименес, но в участке такой не знали. Подумав, он решил, что можно действовать проще, и, когда на другом конце уже собирались повесить трубку («Извините, вы ошиблись номером»), его озарило, да так, что чуть не перегорели пробки.

— Это старший лейтенант Сальседо, преследую машину. Необходимы данные, так как есть подозрение, что в ней взрывчатка.

— Простите, лейтенант, но в такую ночь, как сегодня, голова идет кругом, — ответил металлический голос.

— Может, сделаете мне плевое одолжение и запросите данные? Это приказ, — хрипло отчеканил Луисардо.

— Слушаюсь, мой лейтенант, сейчас, не вешайте трубку.

Минуты через две дежурный недоумок вернулся с данными, которые Луисардо постарался запомнить.

— Мой лейтенант, машина марки «ауди» номер СА-54513 принадлежит Иларио Техедору Гутьерресу, проживающему по адресу Пуэрто-де-Санта-Мария, улица Рибера-дель-Мариско, три, рядом с Ромерихо. К ответственности не привлекался.

Луисардо повесил трубку.

На террасе Наты хозяйка «Воробушков» вся как на ладони. Не скроешь ни лица, ни шеи, обвешанной жировыми складками и медальонами. Между коровьих грудей свернулась клубком собачонка, которая скорее визжит, чем лает. Она беспокойно высовывает мордочку и нутром чует жажду мести, которая голодной мышью копошится в желудке хозяйки.

Больше всего Патро боится, что неприятное происшествие запятнает ее дядю, рыжеволосого

и румяного прелата, того самого, который в подтверждение связывающих их семейных уз разрезал ленточку при открытии «Воробушков». Если не ошибаюсь, он воспользовался для этого единственными оказавшимися под рукой ножницами, которыми племянница подстригала ногти на ногах. Но вернемся в настоящее, на террасу Наты, где ни с чем не сравнимый запах серы разнесся в воздухе. Это вина Патро, которая не перестает ломать себе голову, соображая, как обойти закон, терзаемая навязчивой мыслью, что к ней нагрянет инспекция санэпидемнадзора, а чтобы попонятнее, нечто вроде полиции, специализирующейся на вопросах иммиграции. А если они что-нибудь пронюхают и за здорово живешь закроют заведение, нет, милочка, это в мои планы не входит. А если какой-нибудь писака из «Эль Мундо» или «Интервью» станет раскручивать это дело и доберется до филиалов ее заведений в Осаке, Лондоне, Монреале и Альбасете и старые грешки подточат корень ее славного генеалогического древа, замарают святая святых ее семейного герба, если кто-нибудь плюнет ей в душу? Ах-х-х-х-х. Подумать только — нет, пусть ужлучше черти утянут ее в преисподнюю. «Кто угрожает моему клиенту, кто? — не переставала спрашивать она себя, когда йоркширская ветчина удалилась. — Кто?»

Он приехал на ночь глядя, под самую завязку. Уже собирались запирать, когда он возник снова с дымящейся трубкой, грузом вины на плечах, в костюме, непонятно как вмещавшем столько мяса. Голову он склонил набок, словно не мог держать такую тяжесть, и глаза у него прыгали с запыленного письменного стола на ржавые лопасти вентилятора и на пальцы ног Патро. Когда она увидела его, сердце ее забилось где-то в кишках, по-утробному, потому что клиенты с такими бумажниками долго не забываются.

— Чему обязаны такой честью, дорогой? Выпей чего-нибудь. Хочешь то же, что в прошлый раз? «Кровавую Мэри», угадала?

Она закуривает одну из своих сигарет, и кольца синего дыма поднимаются к потолку. Лопасти вентилятора развеивают их в клочья. У человека с трубкой глаза по-прежнему не на месте.

— Нет, нет. Я хотел бы с вами поговорить.

Патро впадает в задумчивость.

— Еще какие-нибудь услуги? Может быть, что-то исключительное: гидровибратор с зондом?

Человек с трубкой кашляет.

— Нет, тоже нет, — удается ему выговорить.

После чего Илариньо достает из кармана пиджака конверт. А из конверта — письмо, и все так нервно. Только лопасти вентилятора рассекают тишину, когда Патро, взгромоздив очки на нос, углубляется в чтение письма, которое передает ей Илариньо. Оно написано от руки какими-то каракулями, которые Патро приписывает небрежности автора.

Привет, жеребчик, я тебя видел, а главное, сфотографировал во всех подробностях. Тогда ночью в «Воробушках» у тебя на подбородке повис менструальный сгусток. Не забыл? Скоро получишь мои дальнейшие указания, жеребчик. Готовь капусту. А пока — без резких движений, сосунок.

Автор хотел затронуть чувства получателя, и ему это удалось.

— И что? — важно спрашивает Патро, возвращая письмо.

— Недавно, десять дней назад, мне первый раз позвонили домой, подошла жена, какой-то хриплый голос спрашивал меня. «Не будь кретином, жеребчик, и приготовь к завтрему сто тысяч песет, иначе твоя „улыбка паяца“ станет достоянием общественности». — «К завтрашнему дню?» — переспросил я. «Что-то случилось?» — спросила жена из постели. Именно тогда я заподозрил, что моей профессиональной карьере конец. И браку тоже.

Тут Илариньо чувствует острую боль в распираемых газами кишках и начинает крутить и стискивать руки, словно пытаясь открыть банку консервированной чечевицы, которую так любит.

Патро закуривает и глубоко затягивается; потом выпускает две толстых струи дыма из ноздрей плоского, приплюснутого носа, такого же, как у ее собачонки. Глаза ее загораются гневным мстительным огнем, в то время как торговец Библиями продолжает объяснять ситуацию. В животе у него революция, и он нервно перебирает пальцами.