Когда любишь
Шрифт:
Рэтберн быстро оглянулся:
– Где она?
Кеог указал на ванную:
– Я отправил ее принять душ.
– Правильно, - одобрил врач. Он понизил голос.
– Понимаете, я не могу судить без обследования и лабораторных...
– Что с ним?
– требовательно спросил Кеог, негромко, но с такой силой, что Рэтберн отступил на шаг.
– Похоже на хориокарциному.
Кеог устало мотнул головой:
– И вы всерьез думаете, что я разобрался? Я этого и не выговорю. Что это за штука? Впрочем, что означает вторая часть, я понимаю.
– Одна из...
– Рэтберн поперхнулся
– Но такое я вижу нечасто.
– Насколько это серьезно?
Рэтберн развел руками.
– Что, все так плохо? Доктор сколько ему...
– Возможно, когда-нибудь мы сумеем...
– Он замолчал на полуслове. Оба, не отрываясь, глядели друг другу в глаза.
– Сколько? Сколько ему осталось?
– Наверное, месяца полтора.
– Полтора?..
– Тс-с, - нервно шепнул Рэтберн.
– А Вебер...
– Конечно, никто не знает внутренние болезни лучше Вебера. Но вряд ли и он поможет. Знаете, как бывает: скажем, в ваш дом ударила молния и все до основания выгорело. Можно проанализировать руины и сводки погоды, и вы точно будете знать, что произошло. Возможно, когда-нибудь мы сумеем... снова повторил он, но так безнадежно, что Кеог, у которого плыла голова от ужаса, даже пожалел врача и бессознательно дотронулся до его рукава:
– Что вы намерены делать?
Рэтберн взглянул на закрытую дверь спальни.
– То же, что и сделал. Морфий.
Он пальцами изобразил укол.
– И все?
– В конце концов, я всего лишь терапевт. Посмотрим, что скажет Вебер.
Кеог понял, что выжал из врача все, что мог, в поисках хоть проблеска надежды. Он спросил:
– Кто-нибудь занимается этой болезнью? Может быть, есть что-то новое? Вы можете выяснить?
– Ну конечно, конечно. Но Вебер с ходу скажет вам больше, чем я выясню за целый год.
Скрипнула дверь. Девушка вышла из ванной, в длинном белом махровом халате. Лицо ее порозовело, но во взгляде не было жизни.
– Доктор Рэтберн...
– Он спит.
– Слава Богу. Значит...
– Болей сейчас нет.
– Но что с ним? Что с ним стряслось?
– Видите ли, я не хотел бы наверняка утверждать... Давайте подождем доктора Вебера. Он определит.
– Но...
– Он будет спать сутки.
– Можно мне?..
– робость и осторожность, настолько необычные для нее, удивили Кеога.
– Можно мне взглянуть на него?
– Он крепко спит.
– Мне все равно... Я тихонечко... Я не дотронусь до него.
– Ладно, - сказал Рэтберн.
Она приоткрыла дверь и тихо скользнула в спальню.
– Она словно хочет убедиться, что он там, - заметил доктор.
– Так оно и есть, - проронил Кеог, знавший ее лучше всех.
Но вот что касается биографии Гая Гиббона, то ее и впрямь не найти. Ведь он не был ни известным лицом, ни наследником бесчисленных миллионов, ни прямым потомком великих предков.
Он происходил, как и большинство из нас, из средних (или верхне-средних, или верхне-нижне-средних, или нижне-верхне-средних) или еще каких-нибудь неразличимых, сливающихся друг с другом тоненьких прослоек общества - чем больше их изучают, тем больше запутываются. И вообще, он соприкасался с миром Уайков
Наука, надо сказать справедливости ради, способна на то, чего не сделает вся королевская рать, а именно: восстановить разбитое яйцо; конечно, при наличие времени и условий. Но не скрывается ли за этим другой смысл: при наличии денег? Ведь деньги могут быть не только средством, но и движущей силой.
Без сомнения, самым важным событием в жизни Гая Гиббона было первое соприкосновение с миром Уайков. Случилось это в ранней юности, когда они с Сэмми Стайном повадились "нарушать право собственности".
Сэмми был неизменным спутником во всех проделках Гая. В тот самый день Сэмми вел себя очень загадочно. Он настойчиво уговаривал Гая отправиться в однодневную вылазку, но упорно не говорил, куда. Сэмми был широкоплечий, добродушный, в меру уступчивый мальчик, чья тесная дружба с Гаем объяснялась их полной противоположностью. А из всех проделок им больше всего нравилось забираться в чужие поместья, и в этот раз Сэмми задумал очередное приключение. Эта забава появилась у них, когда им было лет одиннадцать-двенадцать. Жили они в большом городе, окруженном не новыми (не то что нынче), а старыми окрестностями. Там были большие, и даже огромные, поместья и усадьбы, и их самым большим удовольствием было проникнуть сквозь забор или перелезть через, стену, и, в восторге от собственной смелости, пробраться через поле и лес, лужайку и подъездную аллею, как краснокожие лазутчики в стране белых поселенцев. За это время они попадались дважды: один раз на них натравили собак - трех боксеров и трех мастиффов, которые определенно разорвали бы их в клочья, если бы не везение. Второй раз их застукала симпатичная маленькая старушка, обкормившая их до тошноты вареньем и старческой болтовней. Но во всей их эпопее эти неудачи служили лишь острой приправой, потому что их было всего две на добрую сотню успешных экспедиций - неплохой счет.
Итак, они доехали на трамвае до конечной остановки, прошли около мили пешком и направились прямо к повороту, где красовался знак "Проход воспрещен". Они прошли через небольшой лесок и уперлись в неприступную гранитную стену.
Сэмми обнаружил эту стену неделю назад, рыская по окрестностям один, и ждал Гая, чтобы вдвоем преодолеть это препятствие, чем Гай был очень тронут. У него тоже захватило дух при виде стены. Она стоила того, чтобы составить план ее покорения, всласть обсудить все детали и преодолеть ее. Это была не только высокая, длинная и таинственная стена, это была еще и неожиданная стена; к ней не вела ни одна дорога, только своя собственная подъездная, неприметная и извилистая, и вела она к тяжелым дубовым воротам без малейшей щели или трещины. Нечего было и думать, чтобы вскарабкаться на стену - но им это удалось. Старый клен по эту сторону стены сплелся ветвями с каштаном на той стороне, и они перебрались по ветвям, как белки.