Когда любишь
Шрифт:
– Сначала. Через пол часа он сказал, что шанс на успех один на биллионы или триллионы... Но ведь, говоря так, он подтвердил, что в принципе это возможно.
– И что ты?
– Я упросила его рискнуть.
– Поэтому он уехал?
– Да.
– Ты сошла с ума, - вырвалось у него против воли. Она, казалось, не обратила внимания и спокойно сидела, ожидая продолжения.
– Послушай, - наконец заговорил Кеог.
– Вебер сказал, что эти больные клетки только похожи на оплодотворенные яйцеклетки. Но он не утверждал, что это
– Но он же сказал, что некоторые из них, и особенно те, что добираются до легких, очень похожи. Что-то нужно сделать, чтобы этого различия не стало.
– Нет. Это невозможно. Этого не может быть.
– Так сказал и Вебер. А я спросила, пытался ли он хоть раз.
– Ну ладно, допустим. Конечно, это невозможно. Но просто ради того, чтобы покончить с этой глупостью: допустим, есть нечто, что будет расти. Как ты будешь растить это нечто? Необходимо соответствующее питание, определенная температура, среда, чтобы ни кислота, ни щелочь не погубили... Это же не вырастишь в огороде.
– Уже есть опыт пересадки яйцеклетки от одной коровы к другой, и в результате родились телята. Один человек в Австралии уже собирается выращивать племенной скот с помощью обычных буренок.
– Да уж, я вижу, ты неплохо потрудилась.
– Это не все. В штате Нью-Джерси есть некий доктор Кэррол, который сумел поддерживать жизнь ткани, взятой у цыпленка, в течение нескольких месяцев. Он говорит, это можно продолжать сколько угодно долго - конечно, в лабораторных условиях. И представить себе, Кеог, эта ткань растет, да так быстро, что он вынужден регулярно отсекать лишнее.
– Нет, это безумие какое-то! Ты совсем спятила!
– стонал Кеог.
– Что же ты надеешься получить, если вырастишь одну из этих ужасных клеток?
– Мы вырастим не одну, а тысячи, - спокойно ответила она.
– И одна из этих клеток будет - он!
Девушка подалась вперед, ее голос задрожал. Что-то неестественное появилось в ее лице и голосе, несмотря на кажущееся спокойствие. Кеог был потрясен.
– Это будет его плоть, его сущность, выросшая заново. Его пальцы, его волосы, его глаза - весь он.
– Нет не могу...
– Кеог встряхнул головой, но наваждение не исчезло; он сам, она, кровать, спящий юноша и эта дикая, непостижимая идея.
Она улыбнулась, протянула руку и прикоснулась к нему. Удивительно, но это была материнская улыбка, добрая и успокаивающая.
– Кеог, если не получится, значит, не получится, независимо от наших усилий.
– Голос ее дышал теплом и любовью.
– Тогда ты окажешься прав. Но я думаю, что получится. Я хочу этого. Разве ты не хочешь, чтобы я добилась своего?
Он вымученно улыбнулся в ответ:
– Ты сущий дьявол, - сказал он в сердцах.
– Вертишь мною, как хочешь. Почему ты настаивала, чтобы я возражал?
– Я вовсе не настаивала. Но когда ты возражаешь, ты выдвигаешь идеи, до которых никто, кроме тебя, не додумался бы. И если мы обсудим их, мы будем готовы ко всему, разве
– Что?
Она обвела рукой вокруг, словно обнимая все: и Кеога, и комнату, и замок, и окрестности замка, и все другие замки и земли, корабли и поезда, фабрики и биржи, горы и шахты, и банки, и тысячи тысяч людей - все, что составляло империю Уайков.
– Я всегда знала, что это есть, и давно поняла, что все это принадлежит мне. Но иногда меня мучил вопрос: для чего все это? Теперь я знаю ответ.
Чей-то рот прижался к его рту, что-то надавило на живот; он не ощущал своего тела, его тошнило, свет вокруг казался зеленым, и все очертания расплывались.
Опять чей-то рот прижался у его губам, опять тяжесть на животе, глоток воздуха, приятного, но теплого и слишком влажного. Хотя он очень нуждался в нем, воздух ему не нравился. Словно какой-то насос гнал его к легким и обратно, но слабость сводила на нет это усилие, и в результате получался лишь жалкий булькающий выдох.
Опять чей-то рот прижимается к его рту, что-то давит на живот - и снова вдох. Он попытался повернуть голову, но кто-то зажимал ему нос. Он выдохнул и, наконец, сделал легкий самостоятельный вдох. И тут же закашлялся - воздух был слишком хорош: чистый и густой. Он закашлялся, как будто хлебнул острого рассола - чистый воздух причинял боль легким.
Он почувствовал, что его плечи и голову приподняли и подвинули, и понял, что он лежал на камне или на чем-то таком же твердом, а теперь ему стало удобно. Опять глоток воздуха и выдох. Кашель уменьшился, и он впал в полудрему. Лицо, склонившееся над ним, было слишком близко, и он не мог свести в фокус его черты. Сонными глазами он вглядывался в нечеткое сияние этого лица и слушал голос...
Голос, звучавший без слов, странно успокаивал, и наполнял душу радостью и восторгом, для которых не нужны слова. Потом слова появились полунапевно, полушепотом, и он не мог разобрать их, а потом расслышал:
– Неужели так бывает, такое чудо, такие глаза...
– и затем требовательно: "Это же только оболочка, но где ты? Скажи мне, ты здесь?"
Он широко открыл глаза и наконец ясно увидел ее лицо: и темные волосы, и глаза - зеленые, цвета озерной глубины; они отсвечивали зеленью на белизне щек. Он действительно не понял в тот момент, кто перед ним. Кажется, это она говорила раньше - когда же это было?
– "Я думала, вы фавн..."
Он почувствовал, что ужасная, выворачивающая на изнанку боль растет, заполняет его и вот-вот взорвется в животе. Будто какая-то толстая проволока раскручивалась внутри, и, зная, что от нее надо освободиться, он сделал гигантское, нечеловеческое усилие - и изверг из себя, словно взорвался. Он судорожно обмяк, с ужасом глядя, как отвратительная жижа стекает по ее колену.