Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
Кожа у любительницы Арцыбашева была шелковой, а платье – крылатым, подлетающим к потолку. Последние стихи, которые я ей послал, были не мои. А Заболоцкого. «Я склонюсь над твоими коленями…»
Тогда эти строки еще не опошлили эстрадники. А ведь какой молитвенный восторг, какое преклонение перед женщиной! Так нельзя. Это – подмена религии.
И такое стихотворение может написать только бывший зек, настрадавшийся без женщин. Н. Заболоцкий три года сидел в сталинских лагерях.
И (Ирвин Шоу)
С какой бы стороны мы ни подходили – почти вся американская литература игрушечна. Сказалось, видимо, влияние Голливуда.
Но что же здесь плохого? Безотрывно читал я роман американца Ирвина Шоу «Богач, бедняк…»
Американская семья – выходцы из Германии: два брата, как в сказке – хороший-плохой, сестра Гретхен. На протяжении всего повествования мы понимаем, что братья, вообще-то, одинаковы по характеру, что это жизнь их так возносит, ласкает и бьет под дых. Типичные для американской жизни обстоятельства, когда бедняк становится богачом, а богач – сам по себе, внутренне, бедняк. Пойми тут.
Потом у Ирвина Шоу я читал продолжение: «Нищий, вор…» Не то уже. И «Вечер в Византии», «Ночной портье» – все не так увлекает.
Но «Богач, бедняк» – великолепная игрушка и для искушенных читателей, и для тех, кто предпочитает чтиво на ночь.
Фразой «Погода для богатых» кончается главный роман Ирвина Шоу. И вышел этот бестселлер во времена горбачевской перестройки, когда для бедных уже недоступными стали золотые пески Ялты и Феодосии. Вскоре морская вода у Нового Афона окрасится в цвет крови и закрутятся события покруче, чем у И. Шоу.
Й (Йод)
Я бы мог рассказать о Море Йокае, сочинившем увлекательный роман «Венгерский набоб», но лучше – о целебном йоде. Писатель в свою прозу всегда должен добавлять несколько капель йода. Для чужой и собственной безопасности.
Леонардо да Винчи первым изобрел акваланг, но поняв, что им могут воспользоваться военные и наделать вреда, порвал чертежи. Это – эра милосердия.
А сейчас? Жил-поживал малоизвестный писатель Анатолий Приставкин. Ну кто, кто его знал? Писал А. Приставкин заказные советские рассказы и повести. И вот, как большая рыба хвостом, ударил в нем талант, и Приставкин сочинил роман о чеченском выселении «Ночевала тучка золотая». В этой «Тучке» все выжимает слезу. Читаешь и не замечаешь, что Анатолий Приставкин внушает: все русские – порядочные сволочи и приличные свиньи. Милостива лишь одна Регина. А чеченцы-овцы – гордые агнцы, отданные на заклание великому режиму.
Именно приставкинская «Тучка» сгустила тучи над Кавказом, и писательская такая жалость катализировала чеченскую войну, еще большую кровь и еще большее переселение народов. Не оказалось предохранительного йода в автоматической ручке Приставкина. Говорят, что бедный, почти нищий ранее А. Приставкин теперь ездит по Москве в роскошном авто. Он, самый милосердный, работая в комиссии по помилованию, смягчает приговоры убийцам и растленцам.
К (Крюков)
Федор Крюков! Никто не знал, что был такой писатель, пока не затеялась катавасия с авторством «Тихого Дона». А. Солженицын стал утверждать, что автором «Тихого Дона» является глазуновский казак и депутат Госдумы Федор Дмитриевич Крюков. Те, кто не имеет литературного слуха, тоже могут так подумать. Но, прочитав Крюкова, решишь: все, как у Шолохова, язык, местность, казачьи манеры, «жалмерки» и т. п. И все же не хватает «куражу», «грамматической ошибки».
Со своей сестрой Лидой и зятем Володей мы ездили в ст. Глазуновскую Волгоградской области. Встретили старую учительницу – теперь верующую в Господа нашего. Учительница утверждала, что тайно своим воспитанникам она читала «Офицершу» Крюкова. Он был в те, уже хрущевско-брежневские годы, под запретом.
Дом отца Ф.Д. Крюкова до войны еще переоборудовали под маслозавод. Он сгорел. От Крюковых остался старый одичавший сад. Его здесь так и называют «Крюков сад». Осталась и пристройка к дому для наемных рабочих.
Мы с поэтом Владимиром Нестеренко разыскали могилу деникинца Ф. Крюкова, умершего под ст. Новокорсунской от сыпного тифа. Но никто с места не двигается, чтобы хоть как-то обозначить место захоронения друга В. Г. Короленко, добротного русского писателя. Опасаются: вдруг опять начнут кивать на Федора Дмитриевича как на автора эпопеи «Тихий Дон». Горька посмертная судьба Крюкова – человек уж больно подозрителен. Что там в сундучке возил? А ничего – газетные заметки.
Л (Лихоносов)
Русский грек Юра Кесов энергично схватил меня за руку:
– Я всю ночь читал этот роман, представляешь – не оторвешься. Здорово!
Он говорил о романе Виктора Лихоносова «Когда же мы встретимся?».
– Ты ведь знаком с Виктором Ивановичем? Давай наберем продуктов – колбасы, винограда, коньяку – и рванем к нему, к Лихоносову! Не прогонит ведь? Поздравим с романом!
– Давай.
И так каждый год при встрече: «Наберем того-этого, махнем к Лихоносову!»
Теперь Лихоносов живет только прошлым веком. Он плохо слышит современность, да она ему, по сути своей, и неинтересна. Помои нынешние, кому они нужны?
Виктор Иванович, как старый ученый из сталинских фильмов, мало обращает внимание на внешний вид, а завтраком ему может служить петрушка с куском хлеба. Его жалеют. Мол, одинок. Словно художник должен быть публичной девкой. Зачем художнику с тончайшей душой прямоугольные модные туфли?
У В. Лихоносова чарующая проза. Это не проза даже, а музыка. В ней и смысла не нужно.
В Доме литераторов в латвийских Дубултах меня полуобнял за плечи писатель из г. Кургана Виктор Потанин: «Отойдем в сторону». В. Потанин горячо заговорил: «Мы все умрем, слова наши, проза наша отойдут в сторону, а Лихоносов останется. Как тебе повезло, ты ведь его земляк».
М (Гарсиа Маркес)
Латиноамериканец, теперь он, кажется, моднее Гарсиа Маркеса – Хосе Луис Борхес на вопрос «Ваше представление о рае?» ответил: «Рай – это библиотека».
«Дети – зеркало собственной смерти», – утверждал в «Словах» Ж.П. Сартр.
Я знаю, что и в самом деле есть такая муха, сонная. А может это придумка Габриэля Маркеса? Эта сонная муха укусила не только жителей романного Макондо, но и весь мир. И все спят, притворившись бодрыми. В это время, прямо по сценарию Маркеса, высыхают моря. Арал – пример тому. Маркес не моден, но он прав. Его как Библию (прости, Боже!) можно читать с любой страницы. Впрочем, так ли это важно, в какой вагон мы впрыгнем, когда все вокруг спят& Даже любовь, по мнению Гарсиа Маркеса, приносит плен. Короткий рассказ Г. Маркеса, где невеста укололась свадебной розой. Молодой муж по делу уехал от нее. А жена тут же вскорости умирает от столбняка в Париже. Это – символ всякой испанской любви.