Когда мы были людьми (сборник)
Шрифт:
Чего уж, хоть наесться под конец. Он чуть не бегом ринулся на кухню, сунув согнутого Ван Гога в карман халата.
Там, к стыду или не к стыду – в голове смешалось, сердце екало, а желудок жгло, он у подозрительной кухарки Елены Петровны Черновой выпросил большую тарелку картофельного пюре.
– Пюре – к хеку! – предупредила кухарка и уставилась на доктора не мигая.
Обуреваемому булимией [40] Ивану Дмитриевичу доесть лакомство не удалось. Его строгим голосом выкрикивала из коридоров Элеонора. Опять
Демидов преобразился. Из чистюли (френология все-таки не лженаука), работник правосудия, а на самом деле «едок», превратился в обыкновенного хама, наглеца:
– Назовите свою фамилию, имя, отчество. – Ледяной тон. – Ну, что же!
– Иван Гогович Шерстобрюхов, 1849 год рождения, Гроот-Зюндерт, Нидерланды [41] .
Съел?!
Следователь помахал перед лицом указательным пальцем.
– Вот вы у меня в ладошке! – заявил Демидов. – Захочу, и хрясть! А жить хочется всем. И мне в том числе. Захочу, и хрясть! Захочу, и хрясть! Хрясть! Хрясть!!!
Его лицо тряслось в эпилептическом припадке: «Захочу, и хрясть, а жить хочется всем!..»
Наконец Демидов остановился:
– Вы меня, Иван Дмитриевич, захотите отблагодарить за одну находку. Точно захотите, ведь жить-то хочется всем.
С ловкостью жонглера губастый едок поднял с пола тяжелый квадратный кейс, щелкнул замками и из кейса выхватил пакет, черный пакет «Duty frее». Пакет доктора Арбузова. Пакет, забытый в бардачке «Опеля».
– Это не мой! – еле выговорил Голубев. Он вспомнил, что новый охранник у КПП – этот Селиверстов – тот самый второй «едок картофеля», который спрыгнул с картины Ван Гога. Другое дырявое пятно.
– Пальчики натрем – вы у нас на пианино поиграете. Ваше, ваше хозяйство! Не отпирайтесь! Я добра желаю.
Хозяйство состояло из шприцов, резинки, несколько ампул (вероятно, морфий), пудреницы (предположительно кокаин).
– Так что? Будем звать свидетелей, оформлять, так-зать? Дозы явно превышают те, которые должен иметь профессиональный наркоман. Лекарство выкрадено из вашего же заведения. Пальчики будут вашими.
Голубев догадался – ферт с картины требует взятку.
Дудки! Не получит он ничего, а получит он вместо этого картину с дырками, дырку от бублика. Так-с!
Голубев взглянул на свою правую руку. По ней плясали ожившие волосики. Мир все равно катился в Тартар, в тартарары.
Иван Дмитриевич сунул руку в карман и выхватил оттуда картонку: «Вот, вот вы откуда!»
Искаженный Демидов. Кривое зеркало недавнего сна. Палата качнулась. Неужели отправляемся в Консуэло? На берегу звякнули цепями: отдать швартовы.
Хотя бы поручни были.
– Отдать швартовы! – заорал во всю глотку доктор Голубев. И топнул ногой.
Следователь посмотрел на него с интересом, тоже крикнул что-то, чего Иван Дмитриевич не разобрал. Тут в
– Свидетели нужны, вы признаете, что пакет ваш? – челюсть выплеснула то, что хотела.
Иван Дмитриевич, как пишут в детективных романах, собрался в кулак.
– Нет, вы только посмотрите, вот тут вы должны быть! – собирая себя и боясь опять заорать, постучал пальцем по своей картонке Голубев. – А тут – Селиверстов. А тут вот вы, Элеонора Васильевна, еще не смылись. Поглядите же. Копия! Злая, ядовитая старуха!
Завотделением вздернула нахимиченные губы. Брезгливо и как бы не понимая, что тут происходит.
Но она, пока единственная, понимала. Опыт с доктором Иваном Дмитриевичем Голубевым удался.
– Составим протокол, место изъятия, позовите товарища Селиверстова…
– Вы что, белены объелись?! – опять нервно, сбиваясь на фальцет, закричал ординатор Голубев. Палуба переваливалась с боку на бок, били склянки. – Вы разве не понимаете, что скоро они расползутся по всему миру!
Он похлопал по плечу вначале одного сержанта, потом другого:
– Вам надо немедленно их хватать, этого, прежде всего.
Он ткнул указательным пальцем в застывшего Демидова (диагноз: кататония [42] ):
– Жук колорадос.
Следователь тряхнул головой:
– Симулянт, хочет ускользнуть от наказания.
– И эту тож… – Палец воткнулся в Эльвиру Васильевну. – Всех надо затискать обратно в картины. Шварца – в телевизор, графа Дракулу [43] – туда же, Вия в книгу. Немедленно!
Он тяжело вздохнул, в подкорке блеснуло: «На камбузе – картошка в горшочках. Ура!»
– Наташку, жинку единоутробную, куда-нибудь тоже суньте. Она мозги читает.
Его швырнуло в сторону, затошнило:
– Обязательно Наташку! А Елкина не трогайте, он народ освобождать поплыл. Я – за ним. За ним я следую, бакланы галапогосские!
Все в тесном кабинете заведующей седьмым отделением стало прыгать и трястись. Вероятно, включили добавочный движок. Топот матросов по сухой палубе. Элеонора Васильевна (д-з: мания величия, паранойя [44] ), санитары. «Ручку-сюда и эту-сюда». Его мотнуло на этот раз к санитару Турнепсу.
– Все хорошо, все отлично, бум, бум, бум, бум.
– Туземные костры. Жарят мясо! Тамтамы. Его подтолкнули к двери. Он оглянулся на Эльвиру, у которой было скорбное лицо: «Эльвира Васильевна, голубушка, но ведь они захватят весь мир!» Он на секунду вспомнил тяжелые лица зеков, толкающих платформу с мятыми, облитыми известью флягами. «Опять к ним». Почему «опять», разве он был в двенадцатом?
– Эльвира Васильевна, родненькая, отпустите меня на войну. К туркам, отдайте!
– Хорошо, милейший! Вы не пугайтесь, мы вас не оставим в беде! Куда укажите, туда и отправим, хорошо, милейший, солнышко наше.