Когда мы встретимся
Шрифт:
— Она?Мистер Андерсон — это не «она». Ты вообще живых людей замечаешь или нет?
— Мистер Андерсон тут ни при чем. Это было во втором классе. Я по этой книжке изложение писал, по домашнему чтению.
— Во втором классе?!
Он положил книгу на место.
— Да. В Детройте. Мы там жили до прошлого года. Но со второго класса я почти ни с кем на эту тему не говорил.
— Почему?
Он бросил на меня взгляд:
— Потому что люди не любят об этом думать.
— И я их понимаю, — сказала я. — У меня от этих мыслей голова начинает
— Но ты все равно умница, лучше других соображаешь.
Я закатила глаза:
— Ну, спасибочки.
— Маркус! — радостным голосом позвал зубной врач. — Твоя очередь!
Я увидела, как Маркус скользнул в огромное кресло и опять погрузился в свою книжку по математике, держа ее на отлете. Четвероклассник с наклейкой ждал меня у двери.
— Миранда, можешь идти на урок! — крикнул врач. — Маркусу придется задержаться. А потом он сам дойдет до своего класса.
Я взяла свою книгу, и мы с четвероклассником двинулись вверх по лестнице. Когда мы повернули к его классу, он остановился, и я подождала, пока он оторвет наклейку от рубашки, сложит ее и сунет в карман.
Сэндвичи
Много лет Колин был для меня просто одноклассником, которого я за каникулы успевала напрочь забыть. В третьем классе мы с ним почти неделю разыгрывали Алису Эванс, уверяя ее, что велюр — это натуральный мех пушных зверьков, и она потом весь учебный год ничего велюрового не надевала. А больше мы с Колином никогда ничего вместе не делали. Пару-тройку раз я видела его в парке со скейтбордом, и он всегда разрешал мне сделать кружок, — но это и всё.
И вдруг оказалось, что этот Колин все время рядом, как приклеенный. Куда мы с Аннемари, туда и он, и на большой перемене, и после уроков. Крикнет: «Постойте, я с вами!» — и мы втроем идем на Бродвей в сэндвичную Джимми за «Колой».
Это Колину пришло в голову попроситься к Джимми на работу. Я была уверена, что он шутит. Колин вечно нес всякий бред. Иной раз брякнет такое, что одновременно и восхищаешься, и хочется сделать вид, что ты не с ним. Мама наверняка сказала бы, что он стремится привлечь к себе внимание.
— Знаете что, — сказал он Джимми однажды в начале ноября, когда мы втроем после уроков покупали в сэндвичной «Колу», — вот вы тут всегда один да один. Не поговорите с хозяином, чтобы он взял нас на работу?
— Я тут хозяин, — ответил Джимми. — А кого это «нас»?
— Ну, нас троих, — сказал Колин. — Мы можем приходить после школы.
Джимми взял с рабочего подноса (тогда я еще не знала, что он так называется) кружочек маринованного огурца и забросил в рот.
— Это поздновато. Вот если б с утра пораньше.
— А если в десять сорок пять? У нас как раз большая перемена, время обеда. Ну кто, спрашивается, обедает
Джимми кивнул:
— Годится.
Я не поверила, что Джимми это всерьез, но Колин сказал, что завтра на большой перемене надо туда пойти, просто на всякий случай.
И оказалось, что Джимми не шутил. Мы втроем честно работали у него всю неделю. Мыли жирные пластмассовые подносы, взвешивали стопки тонких склизких ломтиков мяса (бр-р-р!), выстраивали пирамиды напитков в холодильной витрине, резали помидоры и делали многое другое, что велел нам Джимми.
По-моему, совершенно очевидно, что Джимми немножко с приветом, — разве нормальный человек возьмет на работу троих шестиклассников на сорок минут в день? В наш первый рабочий день он, наверное, минут пять тыкал пальцем в пластмассовую копилку в форме Фреда Флинтстоуна, которая стояла у него на верхней полке в подсобке.
— Копилку не трогать, — повторял он как заведенный. — Ни-ко-гда.
Когда я сказала Аннемари, что Джимми — слегка того, со странностями, она ответила:
— Да, но странности у него милые, а не жуткие.
— Зато копилка жуткая.
Она пожала плечами:
— Мало ли кому что нравится. Мой папа тоже собирает всякую ерунду.
Как выяснилось, платить нам Джимми не собирался. Он просто разрешал нам выбрать в холодильнике по банке газировки и сделать себе по сэндвичу из тех продуктов, что лежали на рабочем подносе на прилавке. А лежали на нем только листья салата, помидоры, лук, сыр — американский и швейцарский — и маринованные огурцы. Все остальное — ломтики индейки, ветчину, ростбиф, салями, салат с тунцом из глубокой прямоугольной посудины и тефтельки из скороварки — нам брать запрещалось.
Каждый день в конце работы мы несли эти свои сэндвичи с сыром в школу и съедали их за партами во время самостоятельного чтения. Я сидела с Алисой Эванс, которая никогда ни на что не жаловалась, Аннемари — с Джеем Стрингером, который, едва открыв книгу, отключался от окружающего мира, но Колин — Колин сидел с Джулией.
— Мистер Томпкин! — заныла она в пятницу, в конце нашей первой недели у Джимми. — Колин опять жует прямо за партой! А я ненавижу запах маринованных огурцов!
Мистер Томпкин глянул на нее поверх книги и, не вынимая зубочистки, сказал:
— Попробуй дышать ртом.
То, о чем забывают
Когда в ту пятницу я вернулась из школы, дверь нашей квартиры оказалась незапертой, что было странно. Даже более чем странно, потому что раньше ничего подобного не случалось. Но я решила, что мама просто забыла утром ее запереть, торопясь на работу. Сейчас я понимаю, как это глупо, но тогда — да, я так подумала.