Когда налетел норд-ост

Мошковский Анатолий Иванович

— Скажите, — вдруг спросил Павлик, вспомнив, как Тамон и Ананька крестились перед едой, — это у вас так принято, да? Двумя пальцами…

Лаврен невесело усмехнулся:

— Закон такой у нас. Человек, может, и не верит лично, да нельзя. Почитают дедов и прадедов. В церкву по этому закону перво-наперво к батюшкиной руке, к иконам. Мы-то, староверы, липоване, у нас с этим строго.

Павлик понимающе покачал головой.

— Кто же не понимает, что там ничего нет, — Лаврен кивнул головой вверх, — еще в Библии сказано: из земли пришли, в землю и уйдем. На что уж там надеяться. Да и попы хитры. Говорили, зачем человеку в школы да

институты идти, знания копить? Верь в бога — и хватит: это и есть твоя грамота. А сами своих попят рассылали по гимназиям да институтам. Сплошной обман, словом. Опиум. А кто, как не они, на войну призывали? Да кого? Всех, кроме своих детей… Вот оно как!

— Да, — сказал Павлик, — ищут дурачков… — А сам подумал: «Ну и чудак, шпарит словно лекцию!»

Лаврен вздохнул, почесал пальцем редкие свалявшиеся волосы на темени, и вдруг Павлик увидел на худой жилистой шее его грязную тесемку от нательного креста…

Кровь прилила к щекам Павлика.

— Ну пойду, — причальщик поднялся с лавки и понес свой небольшой горб по дворику мимо Ананьки, скрежетавшего пилкой по лезвию крюка, и скрылся за кустарником.

Павлик сунул голову в хатку — оттуда раздавались прерывистый храп Тамона и тихонькое сопение Игоря. Павлику было очень грустно. От нечего делать он поплелся к причалу унгаровского звена. Людей у домиков было мало — все, видно, спали. Только те, кто не уходил утром на проверку снастей, смолили лесы, прилаживали деревянные обручи к вентерям, чинили рыбацкой игличкой капроновые сети…

Хотелось развеяться. Павлик забрался с причала на фелюгу, побродил по палубе и вдруг заметил у борта лодку-каюк. Жгло полдневное солнце, и лодка спряталась в тени фелюги и раскидистой вербы, росшей у причала. В лодке спали. Один рыбак лежал в корме на стеганом одеяле, накрыв лицо картузом, второй, неловко скорчившись, положил голову на сиденье. Третий лежал в носу на красной подушке. Заложив под затылок руки, он синими глазами смотрел в небо.

Павлик встретился с ним взглядом и смутился: еще подумает, что подсматривает за ним.

Рыбак подмигнул ему одним глазом:

— Как житуха?

— Хорошо… — Павлик лег на корму фелюги. — А почему вы спите в лодке? Дома своего нет?

— Почему нет? Душно сейчас в хате-то. Да и скоро на проверку. Небось снова мелочь пообожрала половину червей.

— Каких червей? Вы что, на удочки ловите?

— Зачем на удочки… Перетяжки у нас — шнуры с поводками на тысячи крючков, пока наживишь — два часа пройдет.

— И ловится?

— Как когда. Сегодня плохо, пятьдесят кил сдали. Вода в Дунае мутная, плохо. Нам прозрачная нужна… Понравилось тебе с батей у нас?

— Очень, — ответил Павлик и подумал: все уже знают про них! И когда успели? Ведь знакомы-то мало с кем…

Мимо прошла моторка, сильно тарахтя, подбросила, стукнула о борт фелюги каюк. Спавшие рыбаки зашевелились, а тот, что говорил с Павликом, приподнялся и показал моторке кулак:

— Голова, подальше пробежать не мог?!

— Поспать не дает! — возмутился Павлик. — Газу не мог убрать.

Рыбак махнул рукой, улегся, поправив под головой подушку.

— Жди от такого… Вот в путину нам было не до сна, неделями не раздевались, из каюка не вылазили. Чуть подавишь комара — ноги вверх, голову вниз, чтоб самую рыбу не проспать. Зато и брали богато, и заработки были — не обижались, а сейчас!.. — Он прикрыл глаза, и Павлик понял: хочет спать.

Он сошел на причал.

Ему было не по себе. Все казалось простым и понятным до этого разговора с Игорем, а теперь-то выясняется: он мало что понимал. Неуютно и тревожно стало после этого разговора. Что из него, Павлика, получится в этом не очень-то мягком и ласковом мире?..

Опять потянуло к отцу.

Где ж все-таки он?

Павлик заглянул в десяток домиков, в глухие закутки, куда подступали плавни, обошел причалы. Отец оказался рядом: в строящемся клубе. Мазальщицы втирали в камышовые стены ил. От солнца они повязались платками — одни глаза наружу: как только дышат!

Отец сидел у этюдника и писал их.

Павлик вошел в проем двери.

— Рыб-раб-класс! — улыбнулся отец Павлику, подрисовывая колонковой кисточкой платок одной из мазальщиц.

Павлик улыбнулся.

— Колоритно? Вот удивятся у нас, когда увидят. Подумать только — из ила строят дома, даже клуб! Культура при помощи ила. А клуб им нужен непременно: без газет и журналов сидят.

— Нужен, — согласился Павлик, потянулся, зевнул и вышел из коробки будущего клуба.

Ему вдруг страшно захотелось спать, не меньше, чем Игорю, чем этим рыбакам в лодке. Он добрел до своего дома, лег на койку и тут же уснул.

Обедать их на этот раз позвала Валентина. Игорь привел их к тесненькому летнему помещению наподобие беседки — стены из узких планочек насквозь просматривались и были увиты плющом. Рядом был рыбоприемный пункт, с его крыши заливалось радио.

На Игоре были хорошо сшитые брюки английской шерсти, знакомые Павлику по Москве, узкие, тщательно отглаженные, и белая рубашка с закатанными рукавами. Высоченный, свежевыбритый, улыбающийся. В нем было что-то от отца — беспечно легкое, изящное.

— Прошу, — сказал Игорь отцу с Павликом у порожка беседки.

Увидев за столом Витьку, Павлик задержал шаг. Зубы его стиснулись. В каждом жесте Витьки, в повороте плеча и движении лежавших на столе локтей чувствовал Павлик бесцеремонность и жестокость.

— Ты чего? — спросил отец, бочком пробираясь вдоль лавки, на которой сидели Аля, Костик и Тит.

— Ничего. — Павлик, стараясь не смотреть на Витьку, полез за отцом. Как мог Витька после всего, что случилось, сидеть со всеми, оживленно болтать, улыбаться, постукивать пальцами по столу?

Павлик уселся и повернул голову так, чтоб не видеть Витьку. Хозяйничала Валентина: подавала тарелки и миски со щами, потом гречневую кашу с консервированной говядиной. После пиршества у рыбаков обед показался Павлику более чем скромным. Однако Витька — его голос не умолкал и назойливо лез в Павликовы уши — был другого мнения:

— Еда богов! Отменно… Твоя работа, Алька?

Аля сидела красная, натянутая, с надутыми щеками.

— А тебе какое дело?

Витька упер локти в стол, собирая и разглаживая на большом лбу складки, весело сказал:

— Нервишки бы полечила!

Аля промолчала.

Игорь заметил перемену в ее настроении; нарезая хлеб, то и дело поглядывал в ее сторону. Потом тихо спросил у Павлика:

— А ты что?

Павлик ничего не ответил.

Лицо Игоря посуровело.

Лучше всего чувствовал себя за столом отец. Он легко иронизировал над гигантской белугой — ему показали ее в леднике («А где корреспонденты АПН?»), над репродуктором, ревевшим во всю мощь («Чтоб рыбаки в море не скучали!»), над кукушкой с того берега («Есть ли у нее обеденный перерыв?»).