Когда нам семнадцать
Шрифт:
Они точно давно поджидали Подьку — два черных ворона. Увидев его парящим над берегом, они вырвались откуда-то из кустов и, как разбойники, подлетели к вороненку. Не успел он одуматься, как они, подталкивая его крыльями, стали уводить все дальше и дальше от Родьки, потом заставили лететь в гору, благо им помогал попутный ветер. И скрылись в чаще на горе.
Случилось это все так неожиданно и быстро, что Родька уже спустя несколько минут закричал в отчаянии.
— Подька-а!..
Но вороненка точно и не бывало на свете.
Не
— Как же ты не усмотрел его, Радивон?
Они вышли на крыльцо. Родька чуть не плакал от досады — кто же знал, что это может случиться…
— Да, брат, неприятность большая, — расчесывая пальцами бороду, печально говорил дед. — Я же тебе сказывал, птица, она и есть птица…
— Но Подька-то наш!
— Вот тебе и наш. Уволокли его родители…
Неожиданно раздался отчаянной силы гром, похожий на пушечный выстрел. А потом, когда все утихло, с горы донеслось знакомое: «О-го-го!..» Конечно, это кричал Бердников. Родька хорошо знал его раскатистый голос.
Обрадованный дед, торопясь, вышел из дому и, глядя на гору, замахал рукой.
— О-го-го!.. — донеслось сверху, и Родька, выйдя вслед за дедом, видел, как уверенно ступает Бердников по каменистой тропинке косогора. На этот раз он был одет по погоде: в черный резиновый плащ, резиновые сапоги. На высокой его голове маячила, поблескивая в лучах брызнувшего солнца, треугольная шляпа, похожая на зюйдвестку.
— Так я и знал, на охоту собрался, — сказал дед, рассмотрев за плечами Бердникова ружье. Но что он тащил в руках и прятал за спину?
Бердников, казалось, не пришел, а съехал с горы. Бодро шагая средь высокой полыни, выросшей к концу лета на задах дома, он, улыбаясь во весь рот, подошел к деду и, став шагах в трех от него навытяжку, приставил свободную руку к зюйдвестке:
— Разрешите доложить, рядовой Бердников явился по вашему приказанию! Принимай подарочек, Семен Семеныч…
Расхохотавшись, Бердников вынул из-за спины руку, держа в ней черную птицу, и протянул ее Мохову.
— Что это? — оторопело спросил дед.
— Глухарь, ты что, не видишь? — громко сказал Бердников.
— Какой же это глухарь… Это же, это же… — дед от волнения растерял слова.
— Подька наш! — не своим голосом закричал Родька.
— Какой Подька? Чего вы мелете? Обыкновенная ворона, молоденькая притом! — Бердников продолжал похохатывать. — Иду, понимаешь, а ее две большие вороны гоняют по лесу. Она меня как увидела — и ко мне.
— А ты вскинул ружье да бац?
— Ну да, бац, — подтвердил Бердников. — Тут как раз гром грянул. Думаю, разнесло мою ворону.
— Ворону, ворону… На птенца малого ружье поднял?! Он к тебе защиты искать, а ты его бац?..
Родька не видел, как лицо деда наливалось гневом. Сжимая кулаки, он смотрел сквозь слезы на тоненькую, с поникшей головой, шейку Польки.
— Да что это вы, ворону пожалели…
— Поминки?! — Дед задохнулся. — Вот что, товарищ Бердников, клади-ка ты свою пол-литру назад и иди-ка ты отседова на все четыре стороны! Понял? Вот так…
Дед, резко повернувшись, пошел от Бердникова все ускоряющимся шагом, а Родька, схватив убитого вороненка, заплакал и побежал за ним. Он бежал долго-долго, пока глаза его не сделались сухими.
ТИХО НА МОРЕ
Все началось как-то вдруг. В обеденный перерыв прибежал отец и, сбрасывая полушубок, крикнул:
— Давай, мать, что у тебя там горяченького! — И, когда хлебал щи, объяснял скороговоркой: — Как наперли, наперли! Две «мэ-рэ-эски» сразу, под самый праздник. Часть селедки решили на комбинат саввенским, как они нам свежей горбуши. Помнишь, весной горбуши у нас не хватило, и они сразу целый плашкоут. А что, выполнили план!
Мать, уставшая после ночной смены, подсела к столу.
— Чем повезете-то в Саввено?
— Плашкоутом, ясное дело! Селедку и заодно снасти вернем. Хорошо выручили нас в этом году саввенские.
— Может, машинами в кузовах? Льды, наверное, в Саввено.
— Звонили туда утром. Никаких льдов. И не штормит. Тихо на море.
Отец отодвинул тарелку с недоеденными щами, выпил короткими глотками стакан крепкого чаю и засуетился.
— Не ты ли уж собираешься с плашкоутом?
— А кому же? Петро Силин дни догуливает. Отпускник. Я дал согласие.
— Да ты что, Митя, — всполошилась мать, — такой морозище! Опять спину схватит! Давно ли?..
— Не бойсь, мать, полный порядок! — ответил отец весело, как отвечал иногда матери Санька. — До Саввено ходу сколько? Пара часов. Столько же на разгрузку. Подпишем документы и обратно. К пяти обернемся, это уж точно! Еще на вечер к Саньке в школу поспеем. Верно, Сань?
Санька, молча смотревший на отца, думал о том, что мать все-таки права. Куда сейчас отцу в море? Хватит, отплавал свое и матросом на сейнере, и шкипером на плашкоутах. Продуло ветрами основательно. Саввено, конечно, недалеко, да ведь ноябрь. В зеленой воде бухты уже комья «сала».
— Бать… Может, не плавать? — начал Санька, но тут же умолк. Отец, надевавший валенки, вдруг застыл с болезненно вытянутой шеей. Санька понял: в пояснице схватило. Ему даже показалось, что он услышал тихий отцовский стон. Но тут отец, подмигнув Саньке, с неожиданной быстротой обулся, сухонький, сутулясь, гладя ладонью свое покрытое рыжеватой щетиной лицо, бодрясь, прошелся по комнате, и Саньке вдруг стало жаль отца. Ведь не для себя же старается.
— Бать… Возьми меня с собой, я тебе помогать рулить буду, — с надеждой, что отец не откажет, сказал Санька. — Рулить сейчас просто, тихо на море.