Когда нам семнадцать
Шрифт:
Отец посмотрел на Саньку, потом с опаской поискал взглядом по дому и сказал негромко:
— Иди, спроси мать.
Издали, с прикатанной машинами снежной дороги, где шел Санька с отцом, плашкоут походил на плоский железный поплавок. Да это и был поплавок, похожий на баржу небольших размеров. Трюмов плашкоут не имел, рыбу грузили прямо на палубу. Разве что только кубрик в носовой части. Там была и койка, и железная печка. Все это Санька хорошо знал. Летом, в каникулы, когда отец еще работал шкипером, он часто плавал с ним в Саввено. Давняя,
Сельдь на плашкоут была уже погружена, когда Санька с отцом подошли к причалу. Отливающая и перламутром, и зеленью, с бесчисленным множеством глаз и хвостов куча, похожая на азиатское чудовище, лежала на толстом слое капроновых сетей, которые надо было вернуть саввенским. Куча была большая, расползалась до самых бортов, и, когда накрыли ее брезентом, Саньке сделалось страшновато. По этой куче, как по крыше шатра, можно было ходить только держась за веревку. А вдруг качка? Но в бухте было тихо, значит, тихо на море.
Санька огляделся. Тяжелая, как ртуть, вода медленными, угрюмыми волнами докатывалась до причала и также медленно отходила назад. И не будь в ее толще предвестников льда — комков «сала», вода казалась бы такой же серой, как небо.
С «жучка» подали буксирный трос. Отец, ловко орудуя у кнехтов, закрепил его надежной петлей. Теперь можно было отправляться в путь.
На катере торопились. Санька, стоя на корме у руля, видел из-за брезента, как на палубу «жучка» вышел капитан, одетый так же, как и отец и он — Санька, — в полушубок и валенки, и приставил ко рту мегафон с широким раструбом.
— На плашкоуте!.. — прокатилось по воде.
— Готовы! — Отец подал рукой отмашку.
— Отчаливаем!..
— Давай, давай!..
Держась за веревку поверх кучи с сельдью, делая размашистые шаги по брезенту, отец подошел к Саньке и взялся за штурвал. Санька, привалившись к борту, видел, как вылез из воды притопленный буксирный трос, как натянулся он, снова плюхнулся в воду, и плашкоут, дернувшись, оторвался от причала.
Теперь все перед взором Саньки точно поплыло назад: и длинные серые цехи комбината, и люди, катающие бочки у складов, и длинный кумачовый плакат над воротами: «Выполним годовой план добычи и обработки рыбы к 7 ноября».
За волнистой линией Лысой горы Санька увидел присыпанную снегом крышу своей школы. Там, наверное, уже полным ходом шла подготовка к праздничному вечеру. «К пяти обернемся», — вспомнил Санька слова отца, и ему отчего-то сделалось грустно.
А «жучок» все набавлял ход. Санька слышал, как зашуршала под высоким бортом плашкоута вода и как натужно тренькнул буксирный трос.
Санька встал рядом с отцом за штурвал, потом хотел оттеснить немного его, показать, что он тоже умеет рулить, но отец, поняв его намерение, сказал:
— Шел бы ты, Сань, в кубрик да затопил печку. Как-никак два часа плыть.
Отец закурил. И только сейчас Санька почувствовал, как пощипывает у него щеки и промозглый холод забирается под полушубок. «На воде всегда холоднее», — вспомнил он где-то еще давно услышанные слова.
Осторожно шагая по рыбной куче, Санька прошел к носовому люку, взялся обеими руками за железную ручку крышки, открыл ее
Глаза, привыкая к полумраку, постепенно различили небрежно застеленную койку, тумбочку на деревянном полу и напротив, в углу, железную печку. «А где же аккумулятор с лампочкой? — подумал Санька. — От него было так светло в кубрике». Он вспомнил, как они с отцом темными летними вечерами, когда плашкоут стоял где-нибудь у причала, сражались в шашки. Веселым, азартным был отец. И койка у него была всегда прибрана. А на печке Санька варил чай и уху в медном котелке, что дала мать. А вот Силин, принявший шкиперское место отца, видать, был не таким. Аккумулятора Санька что-то не видел, и лампочки тоже, вместо нее на крючке висел фонарь «летучая мышь».
«Есть ли еще керосин в фонаре», — усмехнулся Санька. Снял фонарь, проверил. Керосину в фонаре было много. А вот дров в ящике возле печки и каменного угля почти и не оказалось. Дров всего два полена. «Ладно, хватит подтопить печку», — решил Санька, нащупывая в кармане полушубка сунутый ему отцом коробок спичек. Топорик для колки дров лежал у печки. И вода была в чайнике на тумбочке рядом с железной кружкой. Можно нагреть и попить с морозу кипятку.
Конечно, если б отец не торопился, он бы и о дровах не забыл, и заварку для чая взял. Любил Санька пить чай в кубрике, когда плавал летом, видно, от отца привычку перенял.
Вскоре в печке заполыхало пламя, и, когда чайник нагрелся до того, что из носка его пошел струйкой пар, Санька вылез на палубу сказать отцу. Но то, что он увидел, испугало его. Впереди рокотавшего своим бойким мотором «жучка» плавали здоровенные плоские льдины. Сверху они были слегка присыпаны снегом.
Свет уходящего дня тускло подсвечивал их ломаные, точно из стекла, сколотые края, и Санька знал, что это означало. Льдины пришли из глубины моря. Вчера их нагнал сюда ветер, а сегодня они кружили здесь, увлекаемые прибрежным течением, и, кто знает, что сейчас было в Саввено.
Санька пробрался к отцу и увидел его мрачное, посиневшее от холода лицо. Санька знал, о чем сейчас думал отец. Его выдавал беспокойный прищур глаз, устремленных вперед, к темневшему у берега мысу. Там, за мысом, на скалистом берегу стоял большой рыбацкий поселок Саввено, и у самой воды — рыбокомбинат. Ну, а как там было, на море?
Словно в подтверждение мыслей отца, одна из льдин, которую вежливо обошел «жучок», неожиданно развернулась и острым краем шваркнула по борту плашкоута. Раздался скрежет. Потом снова стало тихо, и над ровной, чуть колеблющейся громадой воды раздавался лишь хлопотливый рокот «жучка».
— На плашкоуте?! — донеслось с катера.
— В порядке! — отбил условными взмахами рук отец.
— Пробоины нет?
— От такой-то?.. — Отец ругнулся, наверное, больше от холода, чем от никудышного вопроса, и отправился в кубрик.
Санька видел, как вскоре пошел густой дым из узенькой железной трубы над палубой, ощутил горьковатый запах угля. «Поджаривает отец, согреться хочет… Пусть», — подумал он, крепко сжимая штурвал. Сейчас, когда кругом белели островки этих коварных льдин, глядеть надо было в оба.