Когда нам семнадцать
Шрифт:
Прежде всего надо было растопить печь. Вернувшись в кубрик, он пошарил рукой по стене и снял с крючка фонарь «летучая мышь». В темноте не сразу зажег его.
Ящик для угля был пуст, поленья сожжены. Отец, когда приходил греться, недаром поддавал жару. Сейчас, лежа на спине и закрыв глаза, он болезненно шевелил губами.
Привалившись спиной к железной переборке, Санька прислушался. Сквозь зияющий над его головой черный провал люка в кубрик вливалась томительная тишина моря. Только слышался шорох льдин да глухое и какое-то особенно тревожное гудение якорной цепи. От нее шла дрожь по ногам, по спине, и эта дрожь добиралась
Подумав так, Санька тут же ругнул себя за то, что мечтает о чем-то совершенно чепуховом. Ну как, например, Василий узнает, что они с папаней здесь? Кому он даст телеграмму? Да и пока телеграмма дойдет, их обязательно начнут искать. Заметят. А как заметят?.. Фонарь, что ли, на палубе поставить? — Санька задумался.
Но тут раздался голос отца:
— Как на море?
— Тихо, — ответил Санька. — А ночь?
— Черно кругом…
— Черно, говоришь?
— Черно, папаня.
— А чего это, будто цепь дрожит?
— Не знаю, папаня.
Отец приподнялся на локте, и тут где-то под самым днищем плашкоута Санька расслышал скрежет.
— Это якорем по дну скребет, — сказал отец. — Несет нас по морю.
— Несет? — переспросил Санька, и внутри у него все захолодело.
— Несет, Сань. Льды крутят. — Отец упал на изголовье.
Санька, схватив фонарь, вылез на палубу. В черноте ночи не было видно ни огонька. «Где же Саввено?» Санька осмотрелся. Нет, огней не было видно нигде. Значит, их в самом деле несло.
И Санька вдруг почувствовал, что он смертельно устал, что руки его в брезентовых рукавицах сделались словно чужие, что он давно хочет есть и что сетка с едой, которую им с отцом приготовила в дорогу мать, осталась висеть в прихожей на гвозде, куда папаня вешает свой полушубок.
Оставив фонарь на палубе, Санька спустился по лестнице в кубрик, на ощупь отыскал тумбочку Силина, надеясь найти хоть старый сухарь, но, кроме пустой бутылки, ничего не нашел. Саньку взяло зло на Силина: «Как жил человек?..»
— Сань, — услышал он дрожащий голос отца. — Что-то морозит меня, Сань. Ты бы подтопил, что ли?
— Нечем, папаня, нечем! — от злости крикнул Санька и, ползая, стал искать топор. Он злился на себя, на отца, на Силина, злился на то, что так нелепо все получилось.
Схватив, наконец, топор, он разворотил сначала ящик у печки. Потом с неостывшей яростью хватанул по тумбочке и, когда крошил ее, думал о том, что вот отправили в Саввено катер, не выяснив, как же на море. Успокоился, когда увидел в печи огонь.
Теперь можно было, сидя на корточках, протянуть к огню руки и слушать, как скрипит якорная цепь.
Иногда звук ее был такой заунывный, что у Саньки начинало мутить в животе. «Вот-вот цепь лопнет…» Санька затыкал пальцами уши, и цепь не лопалась. Потом
Санька не жалел дров, подбрасывал и подбрасывал, и стало тепло. Стало бы еще теплее, если взять да закрыть крышку люка. Но он об этом только подумал. Сейчас его, разомлевшего у печки, казалось, не подняла бы на ноги никакая сила.
Он посмотрел вверх и увидел снежинки. В свете фонаря они, словно мотыльки, порхали над люком, и Санька представил, как бело сейчас на палубе оттого, что там светит фонарь. Так и пусть светит, пусть! Кругом темно, а он светит! — подумал Санька.
Снежинки падали в кубрик, кружась, долетали до Саньки, и в одной из них он неожиданно признал Метелкину. Да, это снова была она — тоненькая светловолосая и всегда дразнившая его девчонка из параллельного шестого «А». Изгибаясь, как балерина, она протягивала к нему руки, и в ее глазах Санька увидел что-то очень коварное. Конечно, Санька ясно же слышал, что она сказала ему: «Давай погасим фонарь».
— Ты что, Метелкина! С фонарем нас легче увидеть! Гляди, какая черная ночь! — возражал Санька, а Метелкина все приставала и приставала. В один момент Санька заметил, как она, кружась, подлетела к фонарю и хотела сама погасить его, но Санька так громко крикнул, что Метелкиной и след простыл. Санька увидел одни только кружащиеся снежинки.
Саньке показалось, что фонарь горит не так ярко, даже совсем не ярко. Как же такой слабый свет заметят в темноте? Сонно хватаясь руками за поручни лестницы и напрягая свои последние силы, Санька вылез на палубу, схватил фонарь и подкрутил фитиль. Потом, карабкаясь по скользкому брезенту, поставил его на самую вершину рыбьей кучи.
Санька не помнит, как опять оказался у печки, и к нему неизвестно откуда подлетела Метелкина. Он ни за что бы ее не отогнал, если б не явился брат папани, дядька Василий. Он сошел по трапу с красивого военного корабля во всей своей офицерской форме, подошел к Метелкиной и сурово сдвинул брови.
Но тут Саньке показалось, что лопнула якорная цепь, и он не расслышал, что сказал Метелкиной дядька Василий. Зато он услышал чьи-то другие голоса.
…Когда бережные руки матросов сторожевого военного корабля выносили из кубрика крепко спавшего Саньку Кротова, на палубу плашкоута по высокому трапу спустился капитан третьего ранга Голубкин. Не замедляя шага, он взошел по брезенту наверх, поднял перед собой еще светившийся фонарь «летучая мышь» и, что-то думая про себя, загадочно улыбаясь, осторожно понес его на корабль.
БРАТИКИ
— Э-эй, Намунка, Ваня!.. — раздался под окном звонкий мальчишеский голос.
Ивашка торопливо проглотил кусок юколы с пресной лепешкой и подбежал к окну.
— Куда соскочил, Ивашка? — крикнула мать. — Хорошо надо есть, мерзнуть будешь!
Но разве до еды было, если под окном, приплясывая на снегу и размахивая новенькими коньками, стоял друг, первоклассник Леня, сын недавно приехавшего в школу русского учителя Захарова.
— Ай-я кули![1] — радостно воскликнул Ивашка, быстро натянул мягкие ичиги на теплые меховые чулки, надел беличью шапку-ушанку и, застегивая на ходу ватную куртку, выскочил на улицу. — Ай-я кули! — приговаривал он, с завистью рассматривая новенькие блестящие коньки. — Откуда взял?