Когда нам семнадцать

Александровский Виктор Николаевич

— Идем, — настойчиво повторила Зинка.

— Да… Идем, — сказал Андрей.

Глава пятая

1

Две недели шли дожди. День и ночь, день и ночь. И ребята добирались до депо мокрые. Но луж не было: земля с ненасытной жадностью впитывала потоки теплой воды, точно предчувствовала, что лето будет необычно сухое, и набирала про запас влаги.

Каждый раз, выходя на улицу, Юлька подставляла ладошку и думала: «Опять дождь». Точно так же

она радовалась бы и солнцу и просто серому, мягкому дню… Может быть, это шла весна? А может… Может быть, это все еще колыхалась, синевато посвечивая прозрачными волнами, та самая «в речке синяя вода»?

В один из таких дождливых вечеров — была уже середина мая — Юлька пошла к Наташе. Но, постояв около ее дома, так и не вошла: в окнах не было света, только в комнате тети Маши тускло мерцал ночник.

Юлька приподнялась на цыпочки и осторожно заглянула в окно. В кресле дремала старуха соседка, на кровати смутно вырисовывалось лицо тети Маши.

Больная лежала спокойно. «Спит, — решила Юлька. — Не буду беспокоить. Наташки нет дома, на занятиях в институте, наверное. У нее бы обязательно горел свет».

Подождав еще немного, Юлька побрела домой. В общежитии ее ждало письмо. Юлька даже закрыла от волнения глаза, прочитав адрес на конверте. «От Гриши. Наконец-то!..» Сбросив мокрые ботики вместе с туфлями, она в одних чулках пробежала к кровати.

Да, Гриша долго не писал. И не потому, что некогда было. На письмо домой у солдата всегда найдется пять минут.

…«Не писал — значит, не мог. Я даже не знал, смогу ли я написать тебе вообще. Помнишь, Юлька, туфли? Точно такие же были на одной девчонке. Шефы у нас есть — швейная фабрика. С концертами к нам приезжали. Вот и приметил я эту девчонку в светлых туфельках. Никак договориться не мог — ребята кругом. А мне нужно было поговорить во что бы то ни стало. Демобилизуюсь, думаю, уеду, а там попробуй за тысячи верст списаться. Вечером, как уехали шефы, я к ребятам: «Хлопцы, к двум ночи вернусь». Командир машины говорит: «Ты, Гришка, имей в виду — я тебя прикрывать не буду. Это армия, а не общество защиты животных». Но я все равно пошел. А у нее — смена. Вахтерша, добрая тетка оказалась, все же позвонила. Вижу, идет она, в туфельках которая. Я к ней. Отвел за локоток в сторону и доложил по всей форме: так, мол, и так. «Днями демобилизуюсь — и нам необходимо решить… Завтра я командиру обязан сообщить, куда поеду после службы. Необходимо поэтому знать, поедете вы со мной в мои края или мне тут оставаться?»

Смеется, туфелькой землю чертит. А я прошу ответить по возможности срочно, в связи с тем, что нахожусь в самовольной отлучке. У меня времени не то что в обрез, вообще не оставалось ни грамма.

«Я, — отвечает, — как вы, Гриша. Мне, безусловно, жаль подружек оставлять. К тому же у вас там сестренка есть.

— При чем тут сестренка? — спрашиваю. Я даже вздрогнул от ее слов. Какая ты, Юлька, можешь быть для нас с ней помеха? А она молчит, опустила глаза. И так мне что-то неприятно сделалось.

— Так как же вы все-таки решаете? — говорю.

— Так вот и решаю, — ответила она не задумываясь, — что подожду пока ехать с вами.

— Вот как!..

Она промолчала, только туфелькой чертит.

И тут я подумал:

а не играла ли она все это время со мной, не посмеивалась ли? Ведь я простой солдат, а у нее, может, кто другой есть на примете? И почему-то мне показалось, что это так и есть.

Не сдержался я тогда, Юлька, наговорил ей такое!.. Хотел тут же дать тебе телеграмму, мол, на днях выезжаю. Одумался уже на второй день. Ведь в самом деле кто я ей, какое имею на нее право?

А потом все это и началось, началось, не могу места себе найти, хоть что со мной делай, не могу. Прикипела она к моему сердцу. И решил я, Юлька, никуда отсюда не ехать. Остаться здесь, где она. Поступлю в бригаду на стройку. А там видно будет. Вот так… Не думал, что такое со мной случится».

Кто-то постучал в дверь.

— Ты чего, Юлька? — спросила, входя, Наташа, с удивлением рассматривая растрепанную, заспанную Юльку с припухшими от вчерашних слез веками.

Юлька не ответила.

Наташа разделась и стояла перед ней тоненькая, светлая, в сером штапельном платье. На голове у нее чудом держалась голубая газовая косынка. Казалось, дунь, и она улетит, как легкое облачко.

— Я к тебе из аптеки. Лекарство приготовят через сорок минут.

— Опять у тети Маши приступ? — спросила Юлька.

— Ослабла она. Почти все время лежит. Ноги сильно отекли. В больницу ложится не хочет. А ты чего так долго спишь?..

Наташа читала письмо долго. Юлька успела за это время навести в комнате порядок, нарезала хлеба, поставила на стол сливочное масло, банку сгущенного молока.

— Неприятная вышла история, — Наташа отложила в сторону письмо.

— Он, конечно, не виноват, — начала Юлька. — Это все она…

— А откуда ты знаешь?

Юлька промолчала.

— Ничего, Юлька, Гриша твой — человек мужественный. Сейчас ему тяжело. Ты чаще пиши ему.

— Я буду писать, обязательно буду писать, — быстро согласилась Юлька. — Сегодня отправлю ему письмо.

Губы у нее дрожали. Наташа нахмурилась.

— Я понимаю — он твой брат. Но и тебе, Юлька, тоже многое для себя решить надо. Это письмо важнее для тебя, чем для него.

Наташа ушла, и Юлька задумалась. В окно кто-то бросил камешек. Зазвучал знакомый тенорок Пашки Куракина:

Исполнен отвагой, окутан плащом,

С гитарой и шпагой я здесь…

Пашка в новом сером костюме, с выпущенным на пиджак воротником шелковой лазоревой рубашки, в сдвинутой на затылок кепке, из-под которой выбивался светлый чуб, с гитарой наперевес стоял в скверике перед Юлькиными окнами.

— А где шпага? — спросила Юлька, распахнув створки окна.

Пашка растопырил свои длинные пальцы и сжал их в кулак. Кулак получился плотный.

— Не робей, если кто нападет, отобьемся. Шпагу в получку куплю.

Ловко подпрыгнув, он уселся на подоконник, едва не задев кепкой за верхнюю перекладину рамы, и сразу загородил все окно.

— Хочу тебе предложение сделать, — сказал он, устраиваясь поудобней. — Воскресный денек, солнышко, воробушки чирикают. А ты замуровалась в четырех стенах…

— Какое предложение?

— В кино — на восемь тридцать.