Когда нам семнадцать
Шрифт:
Старик меня догнал, мы вместе пошли. Билет мне он сам купил, спросил только — куда. «Мальчонку, — говорит, — ты пожалела, да и ее тоже…» А у самого руки трясутся. «Ты, — говорит, — если что, пиши обязательно!» И адрес дал. Вот и вся моя история…
— Хороший старик, — сказала Юлька, вытирая ладошкой слезы. — А Володька твой сволочь.
В эту ночь они долго не могли уснуть. Лиза жаловалась на кратковременные обмороки. Два дня назад ей вот так же сделалось плохо, и она на несколько секунд потеряла способность управлять краном: колесной парой смяло стойку
— Боюсь я, станет мне плохо и трахнет кого-нибудь скатом по башке. Нельзя мне работать на кране.
— Переходи к нам в цех! — предложила Юлька. — Ты ведь ремесленное железнодорожное кончала.
— Не переведут, — усомнилась Лиза.
— К начальнику сходи. Быстров только с виду строгий.
3
К Быстрову Лиза сходила — и на другой день появился приказ о переводе крановщицы Елизаветы Орловой в механический цех токарем второго разряда.
Лиза очень волновалась в это утро.
— Не смогу я, Юлька, наверное, на станке. Забыла все.
— Не впадай в панику, — рассердилась Юлька. — Как измерять штангелем, ты знаешь, устройство станка тебе знакомо. И главное, если плохо станет, то на земле.
Цыганков с головы до ног оглядел Лизу. У Юльки даже дрогнуло сердце: показалось, что он обо всем догадывается, знает.
— Чего это тебя в токаря потянуло? — после многозначительной паузы спросил он.
Лиза промолчала.
— Ну, дело твое. У меня план. Не посмотрю, что ты там… ездила.
Лизу поставили к станку «16-16», рядом с Жоркой Бармашовым.
— Правильное решение, Орлова, — одобрил Жорка. — Здесь ты повысишь свою квалификацию, станешь токарем-высокоразрядником. И труд будет приносить тебе радость!
Лиза долго стояла, опустив руки, и не включала станка. Отведя суппорт «семерки», Юлька подошла к ней, взяла ее холодную покорную руку и положила на кнопку пуска.
— Ну, давай! Давай же, я рядом, — тихо сказала она.
Лиза очень старалась, и брака у нее не было с самого начала. Но то, что Юлька успевала сделать за час, Лиза делала за полдня.
— Ничего, — успокаивала ее Юлька. — Руки вспомнят. Только рукам своим вспоминать не мешай.
Если бы на месте Лизы оказалась Юлька, Цыганков давно бы устроил ей разнос за такую работу. Лизу он почему-то не трогал. Иногда только останавливался возле нее, заложив руки за спину, смотрел, как она работает, и лицо его мрачнело.
Месячный план провалился… Что он провалился окончательно, Юлька поняла, когда Цыганков, однажды войдя к себе в конторку, так хлопнул фанерной дверью, что стекла перегородки едва не вылетели. И со всего маха швырнул на пол тяжелый разводной ключ.
В этот день Юлька задержалась в душевой. Она беспокоилась о Лизе и, наспех надев платье на мокрое еще тело, побежала в цех.
Прошло всего двадцать минут, но ни по дороге, ни в цехе Юлька не встретила Лизу. «Ушла», — подумала она и вдруг заметила, что на станке «16-16» кто-то работает. Это был Куракин. В патроне станка был зажат
Почувствовав на себе Юлькин взгляд, Куракин поднял голову, пробормотал что-то насчет цехового плана, который оказался под угрозой, да и заработок у Лизы никудышный… Он смешался и замолчал.
— Ну, я пошла, Паша, — сказала Юлька тихо. — Ты придешь к нам сегодня?..
Куракин тряхнул чубом.
И не пришел.
…Через неделю вернулась Алевтина. Когда она вошла, Юлька пила чай, а Лиза, полулежа на кровати, вяло наигрывала на гитаре.
Поставив у порога тяжелый чемодан и не обнаружив своей пышной постели, проводница сразу направилась к Лизе.
— Твоя работа?
— Моя, — безразлично ответила Лиза, продолжая перебирать струны.
— По какому праву?
— А по такому… Я на этой кровати два года спала.
— Спала… У меня на руках бумажка комендантская! Ездишь, ездишь, как проклятая, а тут…
Лиза нисколько, однако, не испугалась грозного вида проводницы. Громко бренча на гитаре, она запела:
Бывают такие минуты,
Что даже не хочется жить,
И хочется только лишь плакать,
И хочется только грустить.
Юлька изумилась: в голосе Лизы прозвучала не замеченная раньше разудалость. Но еще неожиданнее была реакция Алевтины. Та села на табуретку, осторожно, словно боясь помешать петь, и сказала, скорее выдохнула:
— Верно поешь, девонька…
— Елизавета Николаевна!.. — насмешливо бросила Лиза.
Когда песня кончилась, Алевтина краешком косынки смахнула слезу и высморкалась, а Лиза запела снова — теперь уже о судье, который вынес приговор собственному сыну.
И сама эта песня и то, как Лиза пела ее, а проводница, расчувствовавшись, подтягивала: «Я же мальчишка, мальчишка, я с голоду стал умирать», — возмутило Юльку.
Она в сердцах хлопнула ладонью по столу:
— Ну чего хорошего вы нашли в этой песне! Слушать тошно!
— Ты, девонька, не горячись, — допев куплет, ответила Алевтина. — Для кого эти песни плохие, а для нас они душевное успокоение.
И неожиданно закончила:
— Занимай, Лизавета, мою койку, раз уж ты спала на ней. А завтра мы третью кровать поставим.
Она принесла мокрую тряпку, вытерла пол в углу и стала устраиваться спать.
— Тронула ты, Лизавета, мое откровенное сердце, — проговорила Алевтина, сидя на своей временной постели, придвинула к себе чемодан, достала зеркальце и гребень, распустила волосы и принялась их расчесывать. Она чесала их долго, по всей длине. Видно было, что делает она это с удовольствием: с лица у нее не сходило выражение умиротворенности. Она собрала волосы в узел на затылке и, сложив руки на полных круглых коленях, долго сидела молча, улыбаясь чему-то, полузакрыв глаза. А Юлька в эту минуту ненавидела ее.