Когда наша не попадала

Кулькин Александр Юрьевич

– А что тут думать? Грести надо! – коротко высказался Лисовин, блаженно разлегшись на палубе.

Кудаглядов строго на него посмотрел, пожевал губами, но ругаться не стал. После пронизывающего ветра и лютого холода тепло и спокойствие природы успокаивали и клонили в сон. Даже незнакомые запахи и крики неведомых зверей не тревожили.

– Разобраться надо, – атаман настойчиво пытался пробудить сознательность. – Где мы и, самое главное, когда?

– На то у нас сусанин с волхвом есть, – отмахнулся Лисовин, но всё-таки приподнялся немного и посмотрел на берег. – Может, оружимся? Лес-то явно не наш!

– Это не добре! – нахмурился Геллер. – Мы что, попаданцы какие-то, сразу за оружие хвататься? Коли что, так кулаком вразумим.

– Мачту больше не дам! – сердито

ответил Гриць. – Ты до сих пор чужие зубы из неё не выковырял! Малышке это неприятно!!

– Да, кстати, – Лисовин уже уселся на палубе. – А «Валерия», на каком языке – сильная?

Все посмотрели на волхва, и Иван засмущался:

– Не помню, честное слово. Кажется, по-гречески. Но ей понравилось.

– Девчонкам всё нравится, – с легким осуждением ответил атаман. – Всё яркое и незнакомое. Но делать нечего, как рассветёт, так сразу резами на борту и напишешь её имя. Пусть играется. А сейчас поснедаем и, коли всё с днищем будет в порядке, то и поспать можно будет. А тебе Ваня, задание. Спи не просто так, а по своему, волховскому. Чтобы утром сказать мог, где мы, и куда нам дальше двигать!

Яркие звёзды нагло светили с темного неба, пытаясь влезть в душу пришельца. Иван поморщился и перевернулся на бок – несмотря на усталость, ему не спалось. И, тем более, никак не мог он достичь единения с природой, что-то постоянно мешало. Чересчур яркие звёзды, резкие запахи незнакомого леса, громкие звуки – всё в этом лесу было не так, как дома. Этому древнему существу явно не хватало достоинства северных лесов, он был какой-то суетливый, что ли. Лес – он же живой, только неторопливый, ведь ему хватает времени на раздумья, особенно в зимнее время. Лютой зимой, когда от стужи лопаются деревья, он спит. И снится ему лето, и он вновь и вновь обдумывает то, что видит летом, вспоминает людей и зверей и тщательно лелеет свои обиды. Вот поэтому и боятся некоторые люди Леса, ибо прощать он никогда не умел. А эти… джунгли – вдруг всплыло незнакомое слово – вообще, что ли, спать не умеют?

Иван сам не заметил, как уснул и стал джунглями. О, как его трясло и корежило всю ночь! Впервые волхв столкнулся с неукротимой Жизнью, с той, что не жалеет никого и ничего. Джунгли не были жестоки, они вообще не знали такого слова, они жили одним только днём! Выжить сейчас, именно в эту минуту! Всё бегом, всё на ходу, стремительно рвётся к небу бамбук, но вокруг него уже вьётся лиана, жадно хватая солнечный свет, уничтожая свою опору и рассыпаясь потом в прах, на котором к далекому небу взрастёт новый побег. С этим созданием вообще невозможно было договориться, как нельзя поговорить с человеком, у которого все органы растут и умирают одновременно. У этого создания не было «вчера» и не существовало «сегодня», оно всегда стремилось в «завтра» и никогда не могло до него дожить. И звери в нём жили какие-то несерьезные. Для них в джунглях не было ничего постоянного. И тут волхв с нежностью вспомнил свою молочную сестру – медведицу. Ведь порядок в Лесу поддерживают медведи, самые консервативные из зверей. Вот тут медведь провёл когтями по дереву, значит, это его место. Дальше он не пойдёт, но и сюда никого не пустит! Порядок должон быть, а иначе как жить-то?

Проснулся Иван от громкого пения и, открыв глаза, испугался. Вся ватага застыла у борта, остекленевшими глазами смотря на берег.

Волхв подошёл к сусанину и положил руки на бортовой брус, ладонь тут же ощутила тепло спящей зверенки, и головная боль после ночного неистовства немедленно испарилась. А на берегу творилось странное. Огромные серые звери встали на задние ноги и, размахивая в воздухе длинными носами, прямо как девушки платками в хороводе, весело подпрыгивали на месте.

– Если у них такие мыши, то каковы здесь коты? – потрясенно спросил Молчун, а прижавшийся к его ноге пёс подтвердил:

– Р-р-р…

– Это не мыши, – возразил Геллер. – Зайцы это, вон уши какие большие.

– Древние тогда зайцы-то. Что, здесь совсем волков нету?

– Для старых они слишком резво прыгают. Чу! Кто-то ломится.

– Волк?

Но это был не волк. Ломая деревья и топча кустарник, на полянку вывалился еще

один увалень, поднял вверх свой длинный нос и запел:

Теперь о нашей любви все говорят, Всем известно и все узнали о любви. Мы в любви такое сделали, Что на пути любви наши имена стали известны. Окружившие его звери тут же подхватили: Два тела стали с одним сердцем, с одной душой. Цель пути была одинаковая, мы стали спутниками. А солист продолжал изливаться: Почему мы должны бояться? Мы же хозяева наших сердец. В каждой жизни я хочу, чтобы ты была моей любимой.

Окончил он свою арию, стоя на коленях перед одним невысоким (по сравнению с ним) зверем. Побелевшая от волнения мыша-зайчиха опять таки задрала свой нос кверху и затянула высоким голосом:

Ты, кто похитил мое сердце, Не избегай моего взгляда, моя любовь. Изменив мою жизнь, Совсем не меняй себя, моя любовь. О, ты унес моё сердце, о, моё сердце. О, забрав мое сердце, не завлекай меня.

Первый зверь вскочил с колен и стал вытанцовывать вокруг, небрежно ломая деревья. Явно от волнения. А певица продолжала пугать облака своим высоким, пронзительным голосом:

Ты, кто похитил мое сердце, Не избегай моего взгляда, моя любовь. Изменив мою жизнь, Совсем не меняй себя, моя любовь. Став весной, я приду однажды в твой мир. Пусть этот день не пройдет в этом желании. Ты мой, ты мой. Сегодня пообещай мне хоть столько, уходя. Ты, кто похитил мое сердце, Не избегай моего взгляда, моя любовь. Изменив мою жизнь, Совсем не меняй себя, моя любовь.

Едва дождавшись, когда последняя трель сшибет с веток чудом уцелевших деревьев стаю пернатых, самец приосанился и взвыл густым басом:

О, даже если я разорюсь, я украшу ветви твоего тела. Кровь моего сердца отдам красноте твоих красивых губ. Что такое верность, этому миру однажды я, влюбленный, покажу. Ты, кто похитила мое сердце, Не избегай моего взгляда, моя любовь. Изменив мою жизнь, Совсем не меняй себя, моя любовь. О, ты унесла моё сердце, о, моё сердце. О, забрав моё сердце, не завлекай меня. Ты, кто похитила мое сердце, Не избегай моего взгляда, моя любовь.

Последние звуки стихли над рекой, и танцоры повалились там, где и выплясывали. Только эти двое солистов, переплелись носами и скрылись в глубине джунглей. Ошеломленные силой, а самое главное – громкостью искусства, ватажники отходили от бортов, восхищенно тряся головами.

– О как надо! – назидательно поднял палец Рысь. – Спел и всё! А у нас… эх…

– Ты про подтанцовку не забудь, – поддел его младший брат. – Вот представь, поёшь ты под окнами у Любавы, а вокруг ватажники коленца выкидывают.