Когда он был порочным
Шрифт:
Вот только на сей раз все было по-другому. Она обернулась к нему, но никак при этом не ожидала, что одновременно он обернется к ней, да еще окажется так близко, что ей видны станут угольно-черные крапинки на радужной оболочке светлых глаз.
И самое главное, она никак не ожидала, что ее взгляд соскользнет к его губам. Это были пухлые, сочные, красивого очерка губы; она прекрасно знала, как выглядит этот рот, знала его не хуже, чем свой собственный, вот только она, оказывается, никогда не смотрела на
Она встала. Так поспешно, что едва не потеряла равновесие.
— Мне надо идти, — сказала она и поразилась тому, что голос, произнесший эти слова, оказался ее собственным, а не чудовищным голосом какого-то демона. — У меня назначена встреча. Я совсем забыла.
— Ну разумеется, — сказал он, тоже поднимаясь со скамейки.
— С портнихой, — добавила она, как если бы такая деталь могла сделать ее жалкую ложь убедительнее. — А то у меня все платья полутраурных тонов.
Он кивнул:
— Они тебе совсем не к лицу.
— Как мило с твоей стороны сообщить мне об этом, — язвительно заметила она.
— Тебе следует носить синее, — сказал он.
Она нервно кивнула. Она все еще не очень твердо стояла на ногах и вообще чувствовала себя не в своей тарелке.
— Тебе нехорошо? — спросил он.
— Мне прекрасно, — огрызнулась она. И, понимая, что резкость тона выдает ее, добавила гораздо спокойнее: — Со мной все хорошо, уверяю тебя. Я просто очень не люблю опаздывать. — Это, кстати, было правдой, так что можно было надеяться, что он припишет ее резкость обычной нервозности.
— Ну тогда ладно, — примирительно сказал он, и всю обратную дорогу к дому номер пять по Брутон-стрит они болтали самым дружелюбным образом.
Придется очень тщательно следить за выражением своего лица, подумала она даже с несколько лихорадочным волнением. Нельзя было допустить, чтобы он догадался о том, что именно мелькнуло у нее в мыслях, когда они сидели на лавочке у озера Серпентайн.
Она, разумеется, всегда знала, что Майкл очень привлекательный, даже поразительно красивый мужчина. Но это всегда было для нее, так сказать, абстрактным знанием. Майкл был привлекательным, ее брат Бенедикт был высоким, а у ее матери были красивые глаза.
Но вот внезапно… Но вот теперь…
Она посмотрела на него и увидела нечто для себя совершенно новое.
Она увидела мужчину.
И это напугало ее до полусмерти.
Франческа в своих поступках обычно придерживалась старой пословицы, рекомендовавшей ковать железо, пока горячо, поэтому неудивительно, что, едва вернувшись в дом номер пять после прогулки, она немедленно пошла к своей матери, дабы уведомить родительницу, что ей совершенно необходимо посетить модистку, причем как можно скорее. В конце концов, чем раньше
Мать ее только рада была способствовать тому, чтобы Франческа сбросила наконец полутраурные серые и лавандовые тона, так что не прошло и часа, как мать и дочь, уютно устроившиеся в просторной карете Виолетты, направились на Бонд-стрит, дабы посетить лучшие магазины. При обычных обстоятельствах Франческа так и взвилась бы, если б мать вдруг вздумала вмешаться в ее дела, — нет, спасибо, она взрослая женщина и вполне способна сама подобрать себе туалеты! Но сегодня она почему-то чувствовала себя спокойнее в обществе матери.
Не то чтоб ей никогда не было спокойно с матерью прежде. Просто Франческа всегда трепетно относилась к Своей независимости и не любила, когда ее считали одной из «девиц семейства Бриджертон». А визит к модистке, как ни странно, был для нее делом отнюдь не успокоительным. Конечно, признания в этом у нее не вырвали бы даже и под м пыткой, но на самом-то деле Франческа была в настоящем ужасе.
Даже если забыть о ее решении выйти замуж повторно, отказ от вдовьего траура все равно означал грандиозную перемену, а она не слишком-то была уверена, что готова к этому.
Она посмотрела на свой рукав. Ткань платья была не видна, и не из-за сумрака кареты, а потому, что Франческа была укутана поверх платья в плащ, но она знала, что ткань эта лавандово-голубого цвета. И в этом знании было нечто успокоительное, нечто надежное. Она носит этот цвет или же серый вот уже третий год. И носила только черный целый год до того. Это стало чем-то вроде своего рода формы. Нет никакой необходимости беспокоиться о том, что ты есть, когда твоя одежда так громко заявляет об этом.
— Мама? — вырвалось у нее прежде, чем она поняла, что хочет задать вопрос.
Виолетта с улыбкой обернулась к ней:
— Да, милая?
— Почему ты так и не вышла снова замуж?
Губы Виолетты чуть приоткрылись, а глаза, к великому изумлению Франчески, вдруг заблестели очень ярко.
— Ты знаешь, — негромко проговорила Виолетта, — ведь в первый раз меня спрашивает об этом кто-то из моих детей!
— Не может быть! — отозвалась Франческа. — Ты уверена?
Виолетта кивнула:
— Никто из моих детей ни разу не спросил меня об этом. Неужели ты думаешь, я бы о таком забыла?
— Нет-нет, конечно бы не забыла! — поспешила уверить ее Франческа. Но все это было так… странно. И свидетельствовало о детском недомыслии. И почему никто из них ни разу не спросил мать об этом? Франческе этот вопрос казался сейчас самым что ни на есть животрепещущим. Можно но представить, что никто из детей Виолетты ни разу не поинтересовался этим из личного любопытства, но как же они не понимали, что это значит для матери?