Когда осыпается яблонев цвет
Шрифт:
– Так о чем ты все-таки думал?
«Господи, еще и это!»
– Когда?
– Да вот пока я меню читала.
– Да ни о чем таком…
– А не о таком?
– Я… я… О Миньке я думал, вот.
– О Миньке? – Ясное дело, в голосе жены звучали нотки недоверия. – И что же ты о нем, интересно, думал?
Ох, Егор, не умеешь врать – не берись. Хотя для рекламного агента умение высосать из пальца целую стратегию – профессиональный навык. Так что врать Егор как раз умеет. Это и делает:
– Большой он у нас, Машуль. Скоро совсем взрослым станет. Новые друзья, новые увлечения.
– Девочки…
Егор почему-то смутился:
–
– Нет? А почему? Школа – лучшее место для первой любви. Юность, горячая кровь, романтика. И беспокоиться нам с тобой не о чем. В этом смысле хорошо иметь мальчика.
Егору почему-то стало неловко от намеков жены. Мишка все-таки был еще мал и очень далек от половых вопросов. «Учился бы хорошо, а любовь – дело десятое», – сам себя обманул Егор.
– Расскажи мне о своей, – неожиданно попросила Маша.
– О чем?
– Не притворяйся, дурачок! О своей любви.
– О тебе? – Егор зажег в глазах искру кокетства и положил под столом руку на колено жены. Но Маша фыркнула, дернула ногой так, что Егор больно ударился костяшками пальцев, и упрямо повторила:
– О первой.
– О какой первой? – Он упрямо продолжал ломаться.
Маша разозлилась:
– У тебя их много, что ли, было? Первая – она и есть первая. Знаешь, случаются у людей такие детские страсти: любовь до гроба, поцелуи до изнеможения, постоянное нервное напряжение и чувство полета.
– Это уже взрослые страсти, Машуль.
– Слушай, Коваленко, ты меня достал! – В негодовании жена всегда называла Егора по фамилии. Обычно его это забавляло. В гневе Маша преображалась, становилась похожа на себя прежнюю: живую, волнующую. Но сейчас он даже не смотрел на жену, старался избежать ее пристального взгляда, а главное – нежелательного разговора. А Маша, казалось, не замечала его настроения. Продолжала настаивать:
– Колись давай! Не строй из себя красну девицу!
– Маш, – Егор надеялся, что голос будет звучать достаточно беспечно, а улыбка получится беззаботной, – ну что ты завелась, а? Ты моя первая любовь.
– Издеваешься? – Глаза жены ехидно сузились, но было видно, что ей приятно.
– И не думал.
– Не думал? А знаешь, что я думаю?
– Что?
– Что ты врешь.
Егор врал. А еще он не любил больных воспоминаний. Бывало, они приходили сами, без всякого спроса, без стука. Он пытался закрыть перед ними двери души – они залезали в окна. Он замыкал ставни – они просачивались в щели. Он запирал замки – они подбирали ключик. Они действовали как хотели и частенько забирали его в свой плен. Но сейчас, под Машиным пытливым взглядом, Егор не испытывал никакого желания становиться узником своих воспоминаний. Он посмотрел на часы: вот где было спасение.
– Нам Миньку через пятнадцать минут забирать.
– Уже? Что же ты молчал?! Проси счет скорее! – Маша занервничала, заерзала на стуле, стала оглядываться в поисках официанта и, конечно же, сразу выкинула из головы странное поведение мужа.
Спустя пять минут они уже ехали в сторону школы. Теперь Маша нервно ерзала на сиденье машины и постукивала пальцами по стеклу, будто говорила: «Быстрее! Быстрее!» Егор не слышал стука. И ведущего радионовостей, рапортующего о том, как Москва празднует свой день рождения, он тоже не слышал. Как ни старался он задвинуть засов, Маша невольно успела втолкнуть воспоминания в приоткрытую створку, и теперь Егор слышал только
«Так все-таки показалось или нет? Может, она и работает до сих пор. Кто знает? Забавно, если так. Хотя что уж тут забавного? Не хватало еще, чтобы она у Миньки преподавала. Надо будет все-таки узнать о преподавательском составе. Можно будет, если что, перевести Миньку после началки в другую школу. Маша, конечно, будет возражать. Она всю округу перебрала в поисках лучшего для любимого сына, но придется ее как-нибудь убедить. А как убеждать? Что говорить? Ладно, там видно будет. Во всяком случае, уж точно не правду». Егор криво усмехнулся, представив, как это будет звучать: «Просто тут работает одна особа. Кстати, именно она может рассказать тебе многое о моей первой любви. Можете ведь, Маргарита Семеновна, не правда ли?» – спросил он невидимого противника и остановил автомобиль у школьной калитки.
Маша выскочила из машины, оглянулась на Егора:
– Пойдем?
– Знаешь, иди одна.
– А ты что же?
– Я тут подожду. Устал что-то.
Он снова врал. Врал и боялся. Боялся столкнуться с воспоминаниями лицом к лицу.
12
Холодная погода сентября быстро помогла Марте избавиться от воспоминаний о тягостном отпуске, а долгожданные, но короткие дни бабьего лета располагали к мечтам о следующей поездке. Мечтать Марта любила. Даже четкое осознание несбыточности своих желаний нисколько не портило ей настроения. Если не грезишь о чем-то нереальном, этого почти наверняка никогда не случится. А витая в облаках, все же имеешь пусть призрачный, но все-таки шанс туда забраться.
Таким облаком был для Марты Париж. Нет, она не жаждала увидеть те объекты, от которых сходят с ума туристы всего мира. Она не думала о том, как попасть в Лувр, или постоять под Эйфелевой башней, или раскинуть руки на траве Марсова поля, или поглазеть на витрины на Елисейских Полях. Она мечтала о другом: весной (непременно весной или летом, чтобы было много цветов, красок и запахов) она в шикарном (конечно, в шикарном, а разве можно в Париже в каком-нибудь другом?) платье и в туфлях на шпильках («Ха-ха… – сказала бы Натка. – Да тебе шпильки идут, как корове седло!») – но все равно на шпильках (плевать на высокий рост и излишнюю худобу) во всем этом Марта идет, нет, летит по парижским бульварам, улицам, переулкам, по всем тем мостам, набережным и паркам, где ступала нога ее кумиров. Она хотела пить кофе в ресторанчике и за столиком, где сидела Эдит Пиаф. Она хотела видеть, как цветет герань на подоконниках в квартирах, в которых когда-то жили Гейнсбур или Далида. Она мечтала услышать в ритме города, почувствовать в запахе круассанов, уловить в глотке терпкого красного вина голоса Азнавура и Матье, надрывающих душу словами: «Вечная любовь. Верны мы были ей…»
– Не понимаю, чего томишься? – много раз уже говорила Марте верная Натка, услышав ее очередные стоны о недосягаемом Париже. – Купи тур и поезжай. Не так уж это и дорого. Хочешь, вместе поедем? Я бы тоже не отказалась по Парижу прошвырнуться.
– Ты не понимаешь, – с нажимом отвечала Марта.
– Конечно! Куда уж мне, – раздражалась Натка, – с моей зарплатой и «жутко обеспеченной» семьей мечты о шикарной жизни мне не понятны. И кстати, зачем ты забиваешь ими свою голову, мне непонятно тоже.