Когда осыпается яблонев цвет
Шрифт:
– Опять витаешь в облаках? – нежно укоряла ее Ритуля, и Марта тут же вспыхивала и зарывалась в учебник. Ладно бы на математике отвлеклась или даже на литературе, но на любимом французском.
Французский не просто любили. Его обожали, чем вызывали ревность и праведный гнев других учителей: русского с историей не знают, а французским увлеклись не на шутку. Да просто их сумели увлечь. Ритуля читала ученикам отрывки из романов. Марта однажды слышала, как в учительской ей выговаривала завуч:
–
– Согласилась бы с вами, если бы читала им «Мадам Бовари» или романы Саган, но я декламирую Гюго и Вольтера. Что в этом плохого?
– Вольтера?! Они же еще ничего не понимают.
– Понимают мелодику речи, слог, и это главное.
– И все же, Маргарита Семеновна, поостерегитесь.
На самом деле француженка никогда не оставляла прочитанное без перевода. Перевод тоже казался неясным и слишком заумным, но оттого еще более притягательным. Казалось, что там кроется какой-то подтекст, будто у слов и предложений существует свой скрытый, неуловимый для детского уха смысл.
Из услышанного Марта сделала очевидный вывод: завуч терпеть не может Ритулю, а еще надо обязательно прочесть романы какого-то Сагана и эту самую «Мадам…» с фамилией, похожей по звучанию на «сухари».
Учителя, в отличие от учеников, Ритулю действительно недолюбливали. Это было заметно по взглядам, что бросали ей вслед, по каким-то кулуарным шушуканьям и перешептываниям, по неодобрительным качаниям головой, когда на вопрос о любимом предмете весь четвертый класс дружно отвечал: «Французский».
– Просто она новенькая, а к новичкам присматриваются, – объясняла всезнающая Натка Марте, которая беспокоилась, как бы Ритулю не выгнали из школы. – И потом, она белая ворона, чужак, а таких вообще терпеть не могут.
– Гонят из стаи, – выдавливала из себя Марта, и на ее ресницах проступали слезинки.
– Ты чего водичку пускаешь? – сердилась Натка.
– А ну выгонят, – жалобно тянула Марта.
– Не выгонят, – успокаивала девочек Наткина мать, к которой они бежали делиться сомнениями. – Никуда ваша Ритуля не денется.
– Почему? – требовала ясности пытливая Натка.
– Потому что директор школы – мужчина.
– И-и? – Марта и Натка переглядывались в недоумении.
– А она женщина, – многозначительно сообщала Наткина мать и уходила переводить, готовить, пылесосить, стирать – в общем, неважно, что делать, лишь бы показать: разговор исчерпан.
– А-а-а, – понимающе тянула ей вслед Натка.
– Что? Что это значит? Ты поняла? – теребила подругу Марта.
– Нет, конечно. Ерунда какая-то: мужчина, женщина – одни загадки и никакой ясности. Маман в своем репертуаре. Но, наверное, действительно не уволят.
Театр был идеей Ритули.
– Для того, чтобы выучить язык, надо учить, – говорила она. – А для того чтобы хотелось учить, учить надо что-то интересное. Эти тексты, – она брезгливо откладывала учебник, – мне кажутся скучными.
– Вы серьезно? – Вовка Потапов, сын дипломата, не мог признать скучными «Марсельезу» и «Интернационал».
– Вполне.
– Но речь идет о рабочем движении Франции, о революции, о свободе!
– Это, безусловно, важные вещи, Вова, но когда о них трубят со всех трибун, они становятся пресными. Теряют остроту, понимаешь?
Марта понимала, но смутно. Ошарашенный Потапов, скорее всего, не понимал вообще ничего. Натка смотрела на Ритулю выпученными глазами и шептала в сжатый кулачок: «Уволят». Остальные ждали продолжения.
Продолжение вышло чудесным. Француженка предложила им открыть в школе театральную студию и ставить спектакли.
– Начнем со сказок Перро, потом, когда подрастете, перейдем к более серьезному репертуару. Кстати, спектакль на иностранном языке обязательно должен быть музыкальным. Иначе зрителю, не владеющему французским, станет скучно. Есть желающие отвечать за музыкальную часть?
– Есть! – Марта даже вдохнуть не успела, а Натка уже вопила что есть мочи и яростно мотала в воздухе ее рукой.
– Ты или Марта? – Ритуля позволила себе улыбнуться, и в классе тут же послышались ехидные смешки. Натку уже считали своей, но Марту так и не признали. Не понимали, зачем Африканка носится с этой «детдомовкой», у которой если и обнаружится какой-то талант, то, скорее всего, криминальный. А тут ответственная за музыкальную часть. Смешно, ей-богу!
– Марта. Мне медведь наступил сразу на оба уха, – затараторила Натка, – а она настоящий талант. Она знаете как поет? Похлеще, чем все Пиафы с Азнавурами, вместе взятые.
– Так уж и похлеще? – засомневалась француженка, но на Марту посмотрела с нескрываемым интересом, и смешки прекратились.
– Я вам говорю, – горячилась Натка. – А на фоно она такое может изобразить, что у людей на конкурсах волосы дыбом встают: всего второй класс музыкалки, а такой талант.
– Ты учишься в музыкальной школе? – спросила Ритуля, и теперь уже все ученики смотрели на Марту. Взгляды были разные: недоверчивые, удивленные, скептические и даже уважительные. Но ни одного равнодушного. С этой минуты Марта перестала быть пустым местом, и она почувствовала, что наступил именно тот момент, когда судьба в лице верной подруги предоставила ей шанс громко заявить о себе.
И она заявила. Правда, не громко, а чуть слышно и очень нерешительно:
– Я играю на фортепиано и неплохо пою.