Когда осыпается яблонев цвет
Шрифт:
– Притом что без грамотной рекламы можно так и простоять на Елисейских Полях. Нам это надо?
– Нет, – соглашалась Марта, – но…
– И никаких «но»! Твое дело петь и играть, а остальное – моя забота. Договорились?
– Ага.
Марте нравился такой расклад. А какая девушка не пришла бы в восторг от того, что кто-то, пусть пока только на словах, собирался взять на себя ответственность за ее счастливую жизнь? Хотя в Егоре сразу же чувствовалась та сила и целеустремленность, что не должны были позволить его словам разойтись с делом. К этому не было никаких предпосылок. Напротив, все говорило как раз о том, что этих славных
Роман вспыхнул, как говорится, сразу и навсегда. Стоило Егору, преодолев смущение, открыть свои чувства, как признания Марты не заставили себя ждать. И после первого накала страстей, наплыва эмоций, горячих объяснений, поцелуев до дрожи и первого, робкого шага в совсем взрослую гавань как-то очень быстро наступила пора удивительного спокойствия и безмятежного счастья. Между ними было все решено и все ясно. И так же ясно было это и их друзьям, и одноклассникам, и родителям Егора, и Ритуле.
– Хороший мальчишка, – говорила она Марте. – Правильный, цельный. Держись за него!
А Марте и говорить не надо было. Она держалась, держалась изо всех сил. Не удержала… И как-то не нужны ей сразу стали ни мировые подмостки, ни даже Елисейские Поля. Оставила им закуток где-то в глубинах подсознания, иногда заходила туда – обычно после снов об удивительной пианистке. Но сны снами, а явь явью. И к чему ей наяву какие-то конкурсы?! Но теперь уже пути назад нет. Нет конкурса – нет Наткиного повышения. А нет повышения – здравствуй, прежняя жизнь. Этого Марта никак не могла позволить, а потому, в последний раз тяжело вздохнув и отпустив ситуацию, попросила подругу:
– Ладно, рассказывай. Где ты откопала этот конкурс?
– Откопала? Скажешь тоже! Да о нем везде только и говорят. По всей Москве плакаты развешаны: «Новый год – пятнадцатого января».
– Почему пятнадцатого?
– Ну, реклама такая. Конкурс стартует пятнадцатого. И у тебя, между прочим, осталась всего неделя на подачу заявки.
– Ну, ты даешь! – возмутилась Марта. Она пристально посмотрела на подругу и по ее вызывающему взгляду мгновенно заподозрила неладное: – Давно ты плакаты приметила?
– Кажется, месяц назад, – неохотно откликнулась Натка, отводя глаза.
– Месяц? – сначала прошептала Марта и тут же перешла на несвойственный ей ультразвук: – Месяц?!
– Тише! – испугалась Натка, покосившись на дверь. Это у Марты в косметическом кабинете островок спокойствия, а за дверью – салонная суета и куча народа, и ни к чему ни коллегам, ни клиентам слышать вопли из-за стены.
– Нет, ты мне объясни, – Марта убрала громкость, но оборотов не убавила, – если ты уже месяц назад все придумала, почему сказала только сейчас?
– Ну, я как-то, я просто… – Натка по-прежнему прятала глаза, и беспокойство Марты из легкого превратилось в нешуточное. Натка по определению не относилась к тому типу женщин, которые способны держать язык за зубами и скрывать свои планы от лучших подруг. Натка всегда была открытой книгой: что на ум, то и на язык. И месяц молчания поэтому казался не просто странным, а всерьез пугающим. Должно было быть что-то, заставившее подругу хранить секрет, но что? Что?!
– Что? – спросила Марта вслух.
– О чем ты? – Натка храбро смотрела в лицо подруги.
– О том, о чем ты мне еще не сказала. Ведь не сказала же?
Натка осторожно кивнула головой.
– О чем? – так же осторожно
– Только пообещай отреагировать спокойно.
– Мне уже плохо. Ну что там еще с этим конкурсом? Планируется выход участников в купальных костюмах? Или надо готовить речь о волнующих меня глобальных мировых проблемах? А может быть…
– Нет, с конкурсом все в порядке, – обрадованно перебила Натка.
– Тогда с чем нет?
– Хозяин рекламного агентства, которое устраивает конкурс…
– Убийца? Маньяк? Страшно неприятный тип? Уклонист от налогов? С ним надо переспать ради победы, и такие, как я, не в его вкусе?
– Наверное, как раз наоборот, – грустно усмехнулась Натка.
– Да? – Марта вошла в раж. – Ну, раз ты так хочешь моей победы, то, пожалуй, я с ним пересплю. – Она улыбнулась, но подруга неожиданной шутки не поддержала. С каждой секундой Натка все больше и больше преображалась. От недавней беспечности и мелькающей в каждом слове уверенности в своей правоте не осталось и следа. Из большого танка она превратилась в маленького рака, старающегося быстрее отползти как можно дальше и спрятаться где-нибудь в глубине.
«Нет уж, дорогая, прикинуться раком не выйдет. Давай-ка вылезай!»
– Наташа! – Такое обращение свидетельствовало о крайнем раздражении Марты. Натка знала об этом, поэтому тут же очнулась от оцепенения и рискнула снова посмотреть подруге в глаза. – Что с ним не так, с этим владельцем агентства?
Натка зажмурилась и шепотом выдохнула:
– Его фамилия Коваленко. – И тут же снова превратилась в танк: – Но я больше ничего не знаю. Фамилия и фамилия. Не такая уж и редкая, наверное. Да этих Коваленок на свете пруд пруди. И в рекламе их тоже хватает. Марта, ты не переживай, не надо! Это ведь какой-нибудь другой Коваленко, я уверена. Не тот.
Марта слушала стрекотню подруги, но ничего не слышала. Сердце встрепенулось, гулко стукнуло, провалилось в пропасть, а потом забилось в каком-то отчаянном, тревожном ритме, отстукивая с бешеной скоростью: «Тот! Тот! Тот! Тот…»
21
1979 год
Тот год был ужасен. Нет, «был» – это неправильное слово. Теперь каждый новый год, каждый месяц, каждая неделя станут такими же: мрачными, тяжелыми, беспросветными и ненужными. Почему-то я продолжаю просыпаться. Зачем? Для чего? Я открываю глаза и удивляюсь: какое чудо заставляет меня дышать, что удерживает на свете? Наверное, я очень труслива. Другая бы на моем месте давно уже собралась с духом и покончила бы со всем. А я… Я только смотрю на таблетки, только подхожу к подоконнику, только пробую на ощупь бритву. Я не решаюсь. Нет, если бы получить доказательство, что они там – высоко – ждут меня и зовут, я бы тогда сразу, я бы даже не задумываясь… Но я не знаю. А вдруг все неправда. Вдруг их нет и не будет. А если там тоже мрак, и пустота, и одиночество, и нет ни мамы, ни сына? Почему у меня отняли всех? За что не оставили ни веры, ни надежды, ни любви? За какие грехи? Я не знаю. Не понимаю! Не понимаю!!! Я не понимаю и вою. Вою и плачу. Разве может быть столько воды в одном человеке? Иногда я почти успокаиваюсь. Говорят, что я беру себя в руки. Но нет. Ничего подобного. Просто неожиданно подступает пустота и облегчение. Мысли заканчиваются, и наступает апатия. Хоть бы она длилась вечно…