Когда осыпается яблонев цвет

Райт Лариса

Плохого совета девушка действительно не получила – получила ужасный.

– Буду рожать, – торжественно объявила она Маргарите через несколько дней.

– Вот и прекрасно. Я же тебе говорила, что все устроится.

– Да. Спасибо. – Анжелика сдержанно кивнула. – Только я в школу после каникул не вернусь, переведусь в экстернат. Мама договорится – меня возьмут на полгода.

– Анжелика, ты же идешь на золотую медаль! Какой экстернат? Зачем?

– Живот скоро виден будет.

– А тебе нечего стесняться. Пусть другим стыдно будет. А то ходит гоголем.

Ничего, ты не думай! Отольются кошке мышкины слезы.

– Это вы про Шлыкова? Ему это все глубоко фиолетово. Я просто доказательство его исключительности, а все остальное его не интересует.

– Его не интересует – интересует других. Ребята за тебя горой встанут, – продолжала Маргарита увещевать, но девушка упрямо покачала головой:

– Я в этом совсем не уверена. – Анжелика помолчала, будто сомневаясь в чем-то, потом отважилась: – Маргарита Семеновна, я ухожу из школы, потому что не собираюсь оставлять ребенка.

Маргарита растерялась:

– Ничего не понимаю. Сначала: «Буду рожать». Теперь: «Не собираюсь оставлять».

– Ну да. Родить рожу, а оставлять не буду.

Маргарита задохнулась от возмущения:

– Это кто тебя надоумил?!

Девушка ответила не моргнув глазом:

– Мама.

Несколько секунд Маргарита, как рыба, беззвучно глотала ртом воздух. Такого она не могла себе представить даже в страшном сне. Вот и думай, кто теперь из них хуже: мальчик или девочка. Да уж. И Егор никакой не Егор, и Анжелике до Марты как до звезды. Наконец она продолжила разговор, стараясь соблюдать деликатность:

– Я уверена, у твоей мамы были причины предлагать такой вариант. Но мне кажется, что гораздо лучше будет…

– Маргарита Семеновна, – в голосе девушки послышался металл, – я советовалась с вами, но вы отослали меня к маме. Я поступила так, как вы сказали, и очень вам за это благодарна. Но теперь вся моя дальнейшая жизнь касается только меня и моей семьи. И ваше мнение ничего изменить не может, вам понятно? Нам папу надо поднимать, а не над младенцем трястись.

С Маргаритой в школе так не решался разговаривать даже директор, а о том, что подобный тон может позволить себе кто-то из учеников, и уж тем более отличница Бельченко, – такого в здравом рассудке даже и представить себе было невозможно. Но это произошло. А Маргарита не испытывала ни гнева, ни унижения, ни обиды. Было бы на кого обижаться. Одно сплошное разочарование. Куда только катится этот мир. Она спросила у Анжелики, не скрывая брезгливости:

– Значит, думаешь отказаться от малыша?

– Да. – К холодному металлу прибавился явный вызов. – И это мое законное право. Никто не может меня упрекать.

– Нет? Что же ты тогда бежишь из школы, как крыса?

– Не бегу, а ухожу в экстернат.

– Бежишь, Анжелика, бежишь. Ты же понимаешь, не можешь не понимать, как отреагируют на твой поступок ребята. По головке никто не погладит.

– Плевать я хотела на ребят. Мое место около Шлыкова еще не остыло, а там уже очередь из претенденток. Толпа от Крылова переметнулась. Теперь у нас новый герой.

– И в

твоей власти сделать из героя ничтожество.

– Да не хочу я тратить на него свои нервы.

– Не потому ли, что сама недалеко ушла? – Дольше Маргарита сдерживаться не могла. Негодование вырвалось наружу, и теперь ярость кипела и в глазах, и на щеках, и в голосе женщины. Девушка в долгу не осталась, тоже перешла на повышенный тон и бросилась в атаку:

– Да как вы смеете?! Кто вам дал право?!

– Тот, кто собирается отдать своего ребенка в детский дом.

– Детский дом – не притон и не помойка. Там из него вырастят человека, – повторила Анжелика текст, явно вложенный в голову «заботливой» мамашей.

– Ты находишь жизнь в детдоме прекрасной?

Анжелика передернула плечами. Аргументов в пользу этого утверждения у девушки не нашлось, поэтому она сочла разговор оконченным и направилась к выходу из класса. На пороге все же остановилась и, обернувшись к Маргарите, произнесла:

– Ну, может, его кто-нибудь заберет.

– Кто заберет? – произнесла женщина механически, совсем не рассчитывая на ответ, но он все-таки прозвучал:

– Есть же на свете добрые люди.

– Есть же на свете добрые люди, – директор детского дома смотрела на Маргариту одновременно и с восхищением, и с нескрываемой жалостью. Второе Маргарите было непонятно, но директор сочла нужным объяснить свои эмоции: – Вы должны понимать, что легко не будет, и я заранее вам сочувствую.

– Я понимаю, что усыновление – не игра в бирюльки. Но в данном случае все несколько проще. Я ведь не посторонний человек для Марты. Она и так практически живет у меня последние два года. К тому же речь идет не об удочерении, а об опекунстве. Я не хочу, чтобы она лишилась льгот, положенных по закону.

– Все верно. Все верно. – Директор суетливо перекладывала на столе какие-то бумаги и почему-то волновалась: то начинала накручивать на палец прядь волос, то теребила телефонный шнур, то зачем-то хваталась за ручку. Поведение женщины казалось Маргарите странным. Казалось бы, она должна радоваться за воспитанницу и испытывать некоторое облегчение: ребенок обрел семью. Разве не здорово? Но очевидное беспокойство не отпускало хозяйку кабинета. Маргарита продолжала спокойно сидеть у стола, а директор встала и начала ходить по комнате в какой-то глубокой задумчивости. Маргарита игр в кошки-мышки не любила, она хотела внести ясность, а потому сказала уже в третий раз:

– Бумаги в порядке. Разрешение получено. Я могу забрать девочку?

– Да-да, конечно, – женщина откликнулась, но из задумчивости не вернулась.

– Может быть, тогда позовем Марту? Попросим ее собрать вещи?

– Я сейчас попрошу секретаря. – И снова хождение. Сжатые губы, нахмуренные брови, руки за спиной и шаги, шаги, шаги от окна до книжного шкафа и обратно. Маргарита не выдержала:

– Так попросите же! – Прозвучало громко, требовательно и раздраженно. Директор встрепенулась и вернулась на свое место. Села, заговорила тихо, вкрадчиво, как с душевнобольной: