Когда отцветают травы
Шрифт:
— Есть наливать по наркомовской! — отозвался ординарец и налил коньяк в эмалированные кружки.
Комдив взял алюминиевую ложку, кусок хлеба и стал намазывать на него свиную тушенку, как когда-то давным-давно… Солодовников с сосредоточенным видом проделал то же самое.
— За нашу победу! — сказал комдив.
— За победу! — отозвался ординарец.
Выпив коньяк, закусили тушенкой.
— Славно придумал, старина! — похвалил комдив. — Двадцать лет назад нас с тобой ранило…
— И двадцать лет назад был ваш день рожденья. Сегодня вам стукнуло сорок три.
— Ты тогда подарил мне
— А помнишь, комдив, нашу любимую песню?
— Если бы гитару… — пожалел комдив.
— Гитара есть! Вот она. — Солодовников подал ему гитару, которую до сих пор прятал под столом.
Комдив уже больше не удивлялся.
— А ну-ка, ну-ка! — глаза его загорелись.
Взяв гитару, он попробовал строй и запел. Ординарец вторил ему чуть дребезжащим баском:
Ночь стоит у взорванного моста,Конница запуталась во мгле…Парень, презирающий удобства,Умирает на сырой земле. Теплая полтавская погодаСтынет на запекшихся губах,Звезды девятнадцатого годаПотухают в молодых глазах.Когда песня кончилась, комдив положил гитару и долго молчал, сосредоточенно дымя папиросой. Потом он заметил нечто, завёрнутое в кусок байкового одеяла.
— Это ваш завтрак, товарищ комдив, — сказал ординарец.
— Но сейчас ночь.
— Не беда. Вы утром не успели позавтракать. Я хранил этот котелок в одеяле и ждал, когда вы приметесь за крупнокалиберную кашу с мясными консервами. Но вы не соизволили уделить ей внимание. Вы поскакали верхом, когда лучше было бы передвигаться перебежками… Молодечество! Извольте теперь съесть эту кашу!
Комдив покачал головой, улыбнулся и взял ложку.
Потом они допили коньяк. Ординарец стал прибирать на столе, и в эту минуту зазвонил телефон. Комдив снял трубку. Звонил дежурный инженер с ТЭЦ.
— Разрешите врубить свет колхозу «Луч»?
— Сообщение о готовности линии подтверждено?
— Да.
— Ну, врубай! — приказал комдив.
Он положил трубку, подошел к окну, откинул штору и посмотрел вдаль, в разлив огней, к которым в эту минуту прибавилось много новых.
Рядом стоял Солодовников. Иволгин обнял его за плечи и сказал негромко:
— Вот так-то, старина!
ВЕСНА
1
Окна были распахнуты настежь, и в контору правления широкими волнами входил влажный майский воздух, пахнущий березовыми почками и теплой землей. Ветер часто менял направление. Когда он тянул с юга, в воздухе чувствовался холодок от реки, на которой дотаивали остатки льда у заберегов. Когда поворачивал к юго-западу, воздух становился теплее, в нём ощущался запах пашни и весеннего леса.
В конторе сидели трое: председатель колхоза Матвей Ильич Яшкин, счетовод Гриша Недомеров и молоденькая агрономша Тася Спицына Матвей Ильич курил и о чем-то размышлял. Он был еще сравнительно молод — на
Председатель был холост. Тася знала, что у него есть знакомая учительница русского языка Люда Мешкова из Заборья, на которой председатель собирается жениться, и потому у него в Заборье, в центре сельсовета, находились неотложные дела, якобы требующие немедленного выезда. С председателем у Таси были официальные отношения и наладились они не сразу.
Тася Спицына, невысокая девушка с румяным лицом, на котором пуговкой торчал короткий нос, не была красивой. Брови у нее светлые, рыжеватые, глаза узкие, голубые, глубоко спрятанные, губы пухлые, немножко надутые. Она всегда старалась быть очень серьезной и рассудительной, но это не вязалось с ее внешностью, и деловитость, которую она явно напускала на себя, разговаривая с председателем, вначале вызывала у него усмешку.
Тася пришла на работу в колхоз зимой, еще при старом председателе Ефиме Вострецове. Вострецов относился к ней доброжелательно, всегда выслушивал и, когда молоденькая агрономша советовала что-либо, произносил примерно следующее:
— Я уважаю молодого специалиста. Совет твой ко времени, очень ко времени, что говоришь — сделаем, — и, как бы спохватившись, добавлял: — Только не сейчас… Погоди маленько, будет полегче — проведем в жизнь и твое агромероприятие.
Спустя некоторое время Вострецов вспоминал совет агронома, начинал выполнять, но никогда не доводил дела до конца. Тася волновалась, нервничала. Она снова просила председателя, именно просила — требовать она еще не научилась. Он опять обещал и опять не выполнял.
Когда прибыл с курсов новый председатель, Матвей Ильич, Тася почувствовала, что с ним наладить отношения будет еще труднее. Однажды она посоветовала Матвею Ильичу возить навоз сначала на дальние участки, а уж потом на ближние. Матвей Ильич сказал:
— Я знаю сам.
Матвей Ильич не считал Тасю хорошим агрономом, потому что она молода и неопытна. В советах ее он усматривал попытку ущемить его председательское достоинство.
Тася молча перенесла обиду, выплакавшись ночью в подушку, но решила не отступать от своего. В следующий раз она посоветовала Матвею Ильичу рассыпать семена в амбаре слоем потоньше, потому что они могли испортиться из-за повышенной влажности. Матвей Ильич посмотрел куда-то поверх Таенной головы и ответил:
— Рассыплем… когда нужно будет.
Тася больше ничего не сказала, пошла к кладовщику, ответственному за хранение зерна, и велела ему рассыпать семена, как нужно. Так и было сделано. Когда председатель узнал об этом, он только усмехнулся.
Зимой Тася пришла к нему просить людей, чтобы делать торфоперегнойные кубики. Матвей Ильич и на этот раз отмахнулся от агронома:
— Делай сама. Людей нет. Да и рано этим заниматься.
— Нет, не рано! — упрямо возразила девушка. Она позвала подружек-комсомолок, сама запрягла лошадь. Навозили торфа и стали делать кубики.