Когда под ногами бездна (upd. перевод)
Шрифт:
— Он умер из-за каких-то паршивых тридцати киамов, — произнес Сайед, недоуменно покачивая головой.
Сержант задумчиво осмотрел бар, остановил взгляд на мне.
— Марид, — сказал он, подавив зевок, — Идем. — Потом сразу повернулся к двери.
— Я?! Я в этом деле вообще не замешан! — вскричал я.
— В каком? — озадаченно осведомился Хаджар.
— В смерти Сонни.
— Да черт с ним, с Сонни. Ты должен поехать со мной. — Он повел меня к патрульной машине. Хаджару было абсолютно наплевать на совершенное совсем недавно убийство. Если отправят на тот свет какого-нибудь богатого туриста, полицейские из кожи вон лезут, снимают отпечатки пальцев, бегают
Хаджар запер меня в машине, сел за руль.
— Ты меня арестовал?
— Заткнись, Одран.
— Ты арестовал меня, сукин сын?
— Нет.
Ничего не понимаю.
— Тогда за каким чертом меня задержали? Я ведь уже сказал, что никакого отношения к поножовщине в баре не имею.
Хаджар оглянулся:
— Когда ты, наконец, забудешь про дохлого кота? Сонни тут ни при чем.
— Куда ты меня везешь?
Сержант снова повернул голову и посмотрел на меня с садистской усмешкой на лице.
— Папа желает с тобой побеседовать.
Мне вдруг стало холодно.
— Папа? — Время от времени я встречал Фридландер-Бея и, как любой другой житель Будайина, знал, кто он и чем занимается, но никогда раньше не удостаивался личной аудиенции.
— Судя по тому, что я слышал, он зол, как шайтан, Марид. Думаю, ты предпочел бы, чтобы я и вправду арестовал тебя за убийство.
— Зол? На меня? Да за что?
Хаджар только пожал плечами:
— Понятия не имею. Мне просто приказано тебя доставить. А уж Папа тебе сам растолкует.
Именно в этот момент, когда я испытывал возрастающий панический страх, чуя приближение смертельной опасности, начали действовать треугольники, принятые по дороге в бар Фатимы; сердце забилось, как бешеное. А ведь вечер начинался так хорошо! Я выиграл немного денег и предвкушал сытный ужин, а впереди меня ждала ночь с Ясмин. Но судьба распорядилась иначе: я сижу на заднем сиденье патрульной машины; рубашка и джинсы заляпаны, а кожа лица и рук зудит под коркой засыхающей крови Сонни. Меня везут на встречу с Фридландер-Беем, человеком, который владеет здесь всем и всеми. Я не сомневался, что предстоит разборка, но не имел ни малейшего представления, в чем перед ним провинился. Всегда вел себя предельно осторожно, чтобы не наступить на Папину мозоль… Хаджар не собирался меня просвещать: он только ухмыльнулся, как гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я тоже. В последнее время мне слишком часто приходится испытывать подобное чувство.
— На все воля Аллаха, — прошептал я непослушными губами, изнывая от беспокойства. Ближе к Тебе, Господи.
8
Фридландер-Бей жил в большом, увенчанном башней белоснежном здании, которое вполне могло сойти за дворец. Его апартаменты раскинулись в центре города, совсем недалеко от христианского квартала. Не думаю,
— Разреши мне самому вести машину, — ответил он сварливо. Хаджар назвал меня «иль-магриб». «Магриб» переводится как «закат», а еще обозначает огромный кусок Северной Африки, где живут «некультурные идиоты» — алжирцы, марокканцы, в общем, жалкие отбросы вроде меня. Многие друзья так же обращаются ко мне, и я не обижаюсь, понимая, что это просто прозвище или добродушное подшучивание. Но в устах Хаджара оно превращается в оскорбление.
— Дом Папы в четырех с лишним километрах позади нас, — заметил я.
— Неужели ты думаешь, что я не знаю? Господи, как бы мне хотелось где-нибудь без свидетелей приковать тебя наручниками к столбу минут на пятнадцать.
— Хаджар, ради Аллаха, скажи, куда ты меня везешь? — Но он дал понять, что больше не станет отвечать на вопросы; в конце концов я сдался и молча рассматривал проносящиеся мимо дома. Поездка оказалась примерно такой же веселой, как в такси с безумным американцем за рулем: ты ни черта не понимаешь, не знаешь точно, куда тебя везут, не уверен, что доберешься целым и невредимым.
Легавый остановил машину на заасфальтированной подъездной дорожке позади мотеля на восточной окраине города. Сложенные из шлакобетонных блоков стены выкрашены в бледно-зеленый цвет; никакой неоновой рекламы с названием, лишь маленький щиток, на котором написано от руки: «Мотель. Свободных мест нет».
Гостиница, где на месте нормальной вывески красуется объявление о том, что в ней никогда не бывает пустых номеров, — довольно странное зрелище. Хаджар вылез из машины, открыл заднюю дверцу, и я почти вывалился наружу. Постоял, расправил плечи и попытался собраться; треугольники страшно взвинтили меня. Чувство страха плюс действие наркотиков привели к жутким резям в животе, головной боли и внутреннему напряжению, граничащему с нервным срывом.
Я последовал за Хаджаром; мы остановились у двери девятнадцатого номера.
Сержант несколько раз постучал — вероятно, что-то вроде условного сигнала. Нам открыло существо, походившее на квадратный кусок скалы, или, точнее, громадный булыжник. Камень не может думать или говорить, и когда он произнес что-то членораздельное, я ошеломленно расширил глаза. «Булыжник» кивнул Хаджару, который, не ответив на приветствие, молча повернулся и пошел к машине. Потом громила посмотрел на меня; очевидно до него никак не доходило, откуда я взялся. Потом он кое-как сообразил, что стоящего у входа человека, очевидно, привез сержант, и его надо впустить.
— Проходи, — эти гулкие скрежещущие звуки походили на… на голос булыжника, который по воле Аллаха обрел дар речи.
Протискиваясь мимо него, я внутренне содрогнулся. В комнате, кроме еще одного Говорящего Булыжника, я увидел Фридландер-Бея, сидящего у раскладного столика между огромной кроватью и комодом. Номер обставили европейской, но довольно старой мебелью.
Увидев меня, Папа поднялся. При росте в полтора с лишним метра он весил больше девяноста килограмм. Бей предпочитал одеваться просто: беглая хлопчатобумажная рубашка, серые штаны и сандалии. Он не носил колец и иные украшения. Несколько оставшихся прядей седеющих волос зачесаны назад; взор блестящих карих глаз кажется кротким и ласковым. Глядя на него, с трудом верилось, что перед тобой — самый влиятельный человек в городе.